С.Н. Мареев

 

ВВЕДЕНИЕ В ПОСТ-РЫНОЧНУЮ ЭКОНОМИКУ

 

 

Москва – 1993

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Настоящее издание представляет собой расширенный текст лекции, прочитанной автором для слушателей спецфакультета Экономической академии при Минэкономики России. Лекция называлась «Введение в рыночную экономику». Специфика подачи материала состояла в том, что проблема была поставлена в широком глобально-историческом плане. А это неизбежно провоцировало вопрос: а что потом?

 

Нынешнее название, «Введение в пост-рыночную экономику», возникло по ассоциации с пост-индустриальным обществом, которое Р. Арон назвал также пост-экономическим. Но что означает «пост-экономическое» общество? Так или иначе это означает серьезную трансформацию рыночной экономики. Во всяком случае в современной западной литературе эта проблема давно и серьезно обсуждается, и обсуждается именно потому, что в современной развитой рыночной экономике уже явным образом обнаружились признаки перерастания ее во что-то другое.

 

Третья часть брошюры сугубо критическая и представляет собой незначительную переработку статьи против В. Селюнина, написанной почти три года назад. Статью собирались напечатать в журнале «Экономические науки» и уже было поставили в номер. Но в это время случился август 1991 года, и никакая критика любой «демократической» глупости стала невозможной. Все это дела давно минувших дней и много воды утекло с тех пор. Но старый текст оказался в данном случае кстати и, может быть, получил даже дополнительную актуальность. Ну и потом должна же существовать Немезида – богиня справедливости.

 

 

 

ЧТО ТАКОЕ РЫНОЧНАЯ ЭКОНОМИКА?

 

 

Современные учебные пособия по рыночной экономике хорошо описывают, как функционирует рыночная экономика, как влияет предложение кредита на ставку процента, рост безработицы на цены на потребительском рынке и т.д. Но они, как правило, не отвечают на вопрос, что такое рыночная экономика. Это уже вопрос о сути. А сущность всякого явления, в том числе всякой общественной формы, раскрывается только в процессе его становления, возникновения из чего-то другого, и в процессе перехода во что-то другое. Однако это уже предполагает не экономический, а исторический анализ определенной общественной формы, в нашем случае рыночной экономики. В общем это другой метод, другой взгляд на вещи.

 

Отсюда получается следующая ситуация. В современных разговорах по поводу «рыночной экономики», с одной стороны, часто можно услышать такое суждение, что само это выражение, «рыночная экономика», это как будто бы тавтология, потому что никакой другой экономики быть не может. В этом есть определенная доля правды, хотя, я бы сказал, это не вся истина. А с другой стороны, когда спрашиваешь даже больших экономистов, что такое. современная рыночная экономика, то можно услышать ответ, что этого никто не знает. Я думаю, что в такого рода категорических высказываниях надо быть осторожным. Хотя сейчас, я думаю, найдется очень мало людей, которые смогут толково объяснить, что такое современная рыночная экономика.

 

1

 

Я подчеркиваю: современная рыночная экономика, потому что есть рыночная экономика и рыночная экономика. Бывают существенно разные системы рыночной экономики. Например, капитализм, это рыночная экономика или не рыночная экономика? Да, капитализм это рыночная экономика. Но если вы скажете, что рыночная экономика это капитализм, то это будет уже неверно. Сократ был лысый, но не всякий лысый

Сократ. Типичная логическая ошибка, которую часто делают, это обобщение по частному случаю. Из частного случая проявления рыночной экономики нельзя делать вывод о том, что такое рыночная экономика вообще.

 

Я исхожу из того положения, и пока это только декларация, что современная рыночная экономика это то, что не равно капитализму. В том числе и в тех странах, которые мы традиционно считали капиталистическими. В этой связи я наметил бы три основных этапа развития и три основных типа рыночной экономики. Это 1) докапиталистическая рыночная экономика, 2) капиталистическая рыночная экономика и 3) пост-капиталистическая рыночная экономика. Последнюю можно назвать также современная рыночная экономика.

 

Что же касается социализма, то об этом я сейчас говорить не буду, потому что это требует специального разговора. Может быть в конце, когда мы будем говорить непосредственно о современной рыночной экономике, мы вернемся и к разговору о социализме. Об этом разговор может быть только на базе каких-то минимальных знаний об экономике вообще.

 

2

 

Таким образом, всякое определение, если мы хотим определить какое-нибудь явление, например, современную рыночную экономику, предполагает установление ближайшего рода, ведь всякое определение имеет логическую форму определения через ближайший род и видовое отличие. Например, когда нам надо определить, что такое человек, мы говорим: человек это животное, – «животное» – это ближайший род, – обладающее, допустим, сознанием. Сознание – это специфическое отличие. Поэтому когда мы хотим определить, что такое современная рыночная экономика, мы должны исходить из того, что такое рыночная экономика вообще. То есть это какая-то спецификация рыночной экономики.

 

Итак, мы имеем, два ключевых слова: «рыночная» и «экономика», «рынок» и «экономика». Для нас это совершенно привычные слова, и это мы воспринимаем как естественное и должное. Некоторые даже считают, как было уже сказано, что никакой другой экономики, кроме рыночной, быть не может. Но это для нас. А если бы вы сказали «рыночная экономика», допустим, гражданину древних Афин, того самого античного греческого государства, то он бы вас просто не понял. И это не потому, что это для него непривычно, и слов этих он не знает. Кстати, слово «экономика» греческого происхождения, и рынок у них тоже был. И слова бы они поняли. Но вот, что такое рыночная экономика, они бы не поняли. Это было бы для древнего грека нелепое выражение вроде «деревянного железа» или «круглого квадрата».

 

Итак, слово «экономика» включает в себя два корня, – «ойконос» и «номос», «дом» и «закон». Сам термин «экономика» появляется уже, по крайней мере, у Аристотеля. А до него вопросы, относящиеся к этой области, обсуждались уже у Ксенофонта и у Платона, учителя Аристотеля. Так вот под «экономикой» имелось в виду: закон дома, или закон домашнего ~ хозяйства. Иначе говоря, если говорить о науке или об искусстве экономики, то это наука, или искусство, вести домашнее хозяйство.

 

4

 

Что значит «вести домашнее хозяйство»? Это значит, что надо все время соображать. Что соображать? Надо соображать, сколько чего запасти. Сколько хлеба, сколько мяса, сколько всяких солений, варений и прочего, чтобы всего хватило и ничего по возможности не было лишнего. А для того, чтобы всего хватило и ничего не было лишнего, нужно заранее спланировать и распределить все виды работ*, чтобы все это запасти. Иначе говоря, сколько запахать земли, чтобы собрать столько-то хлеба, сколько пустить скота, молочного и всякого другого, чтобы было и молоко, и мясо, и шерсть, и кожа. Сколько посеять льна, чтобы иметь соответствующее количество пряжи, холста и т.д. и т.п. Сейчас нам это все трудно представить, потому что мы живем с вами в совершенно иной системе хозяйства, когда мы значительную часть всего того, о чем я говорил, получаем не за счет собственной хозяйственной деятельности, а мы получаем это на рынке. Если вы обратите внимание на все то, что вы имеете, и та одежда, которую вы носите, и то, что вы едите каждый день, то, что вы потребляете каким-либо иным способом, в чем вы живете и т.д. – все это вами не произведено. Наоборот, все, что потреблялось в той системе хозяйства, в той «экономике», производилось в самом этом хозяйстве. И сам термин «хозяйство» в то время означал домашнее хозяйство. Это основная производящая ячейка в то время.

 

Поэтому если брать какие-то русские аналоги слова «экономика», то это будет «домоводство» или «домострой. В Древней Руси это «домострой», и если взять известное сочинение под названием «Домострой», то там написано, как солить грибы, как квасить капусту, как выкуривать водку и т.д. И описывалось не только это, но и то, как, скажем, обходиться с домашними. Если «пять древних греков, то там это, главным образом, как управлять рабами. А в «Домострое» это, главным обратом, о том, как управлять женой и детьми.

 

Вот что такое «экономика». И поэтому если бы вы сказали «рыночная экономика», то вас бы просто не поняли. И если вспомнить Аристотеля, чтобы как-то завершить эту тему, то Аристотель, рассуждая об экономике, делят обмен на «естественный», соответствующий природе вещей, когда, например, деятельности и виды работ распределяются в хозяйстве и, таким образом, происходит обмен деятельностями и способностями, – и «неестественный», когда обмен происходит на рынке при помощи денег: обмен невозможен Без равенства, без приравнивания качественно различных вещей, но оснований для этого равенства Аристотель не видел, а потому и считал его противоречащим природе вещей. Хотя уже в то время были и рынок, и деньги, и колониальная торговля.

 

5

 

Что, действительно, существует равного, скажем, между двумя амфорами и определенным количеством вина. Совершенно очевидно, что это качественно разнородные вещи и равными они никак быть не могут. Деньги сами по себе не меняют положения вещей, потому что если мы приравниваем 100 литров вина и 100 рублей, то опять-таки непонятно, что общего между вином и «рублями».

 

Наконец, чтобы подвести итог всему нашему разговору о той системе хозяйства, где обмен, как считал Аристотель, происходит «естественно» надо дать этому какое-то короткое название. Так вот все это называется натуральное хозяйство, в противоположность рыночному хозяйству. Можно также сказать, что это натуральное производство, в противоположность товарному производству. Натуральное хозяйство – это когда все, «что потребляется, производится в данном хозяйстве. Рыночное хозяйство – наоборот, когда продукты, поступающие из производства в потребление, проходят через рынок, путем купли-продажи.

 

Следующее понятие, которое мы должны рассмотреть, это рыночная экономика, и, соответственно, рынок.

 

Существует некоторое многообразие определений того, что такое рынок. К этому вопросу подходят по-разному. Но, думается, нет более простого и верного определения, что такое рынок, чем следующее: рынок- это просто совокупность сделок, или совокупность актов купли-продажи.

 

6

 

Если мы возьмем, скажем, все сделки или акты купли-продажи, неважно – путем простого обмена или через деньги, в нашей стране, то это и будет наш внутренний рынок. Иначе говоря, если мы возьмем все хозяйственные ячейки, все домашние хозяйства, которые являются субъектами хозяйственной деятельности, эти отдельные хозяйства, то рынок получается как совокупность, как система хозяйственных связей. Это и есть рынок. Иначе говоря, рынок или рыночные отношения, это связи, которые являются внешними по отношению к этим хозяйствам, основным субъектам хозяйственной деятельности. Внутри оно само по себе, как это описывается в «Домострое» и т.д. Но связи, которые связывают эти хозяйства, эти связи принципиально иного рода, которые отличаются от тех принципов деятельности, распределения деятельности, которые мы имеем внутри отдельного хозяйства. Поэтому и получается, что если «экономика» это то, что внутри, то снаружи уже не экономика. И наоборот, если мы будем называть «экономикой» то, что снаружи, а именно, рынок, то первое, то есть производство, не будет экономикой. И было бы очень странно, если бы производство не имело никакого отношения к экономике. Но иногда получается именно так. Если, например, взять современные пособия по экономике, то там все начинается с денег, денежного обращения, инфляции, безработицы и т.д. А производства как будто бы нет.

 

Итак, как будто бы между двумя этими системами, между рынком и отдельными хозяйствами, как они устроены внутри себя, нет ничего общего. Но почему же они связаны между собой? Если связаны, то, значит, что-то общее все-таки есть. Так вот, что все-таки общего между системой межхозяйственных, рыночных связей и связями внутри каждого отдельного хозяйства?

 

Единственное, что является в данном случае, общим, это пропорции между различного рода работами, или между различными отраслями. Это количественные пропорции. Это и есть экономика вообще. Это количественная сторона общественного производства, которая выражается в распределении деятельностей и способностей по различным отраслям производства и в соотношении между затратами труда и полезным его результатом. Это называется эффективностью экономики, Э = Р/3, и является основным показателем для любой экономики. Иначе говоря, распределение ресурсов, или установление пропорций – вот что важно для экономики

 

7

 

Например, если для семьи хватало молока от одной коровы, то две коровы не заводились. А не иметь ни одной коровы – это тоже плохо. И вот это установление пропорций и соответствующее пропорциональное распределение ресурсов, трудовых и материальных – вот что главное.

 

Что делает рынок? Рынок делает то же самое. Рынок как раз распределяет и устанавливает определенные народнохозяйственные пропорции.

 

Обмен деятельности происходит или непосредственно, или в форме продуктов деятельности. На рынке обмен деятельностями происходит посредством обмена продуктами деятельности. В натуральном хозяйстве, внутри производственной единицы, он происходит непосредственно. Разница существенная, но ею можно до некоторой степени пренебречь: в конце концов и там и здесь распределение. Там распределяет хозяин, здесь распределяет общество. Иначе говоря, рынок распределяет ресурсы общества. Каким образом? Если, скажем, в обществе не хватает мяса, на рынке цена мяса растет, соответственно это стимулирует производство мяса. Как только производство мяса достигло определенного уровня, происходит затоваривание, и цена начинает снижаться, производство мяса приходится сокращать.

 

Нам это непонятно. Но вот в современной Швеции государство выплачивает фермерам компенсацию с тем, чтобы они сокращали посевные площади и поголовье продуктивного скота. Так колебание цен на рынке устанавливает тот уровень производства в данной отрасли, который необходим для обеспечения потребностей общества в данном виде продуктов. Часто можно слышать разговоры о том, что такое невозможно, что человек – бездонная бочка и потребности его безграничны. Потребности человека действительно безграничны, но они безграничны только тогда, когда первичные потребности уже удовлетворены. Иначе говоря, когда человек сыт, обут,, одет, имеет нормальное жилище. Но это уже другие потребности – духовные. Впрочем, проблема потребностей это особая проблема.

 

8

 

Что же касается экономики, то здесь, как уже было сказано, речь идет о количестве, а не о качестве производства. Речь идет о лимитировании одного другим. Если, допустим, обществу надо 100 миллионов костюмов, то отсюда с необходимостью вытекает, что ему нужно 200 миллионов метров ткани. И если на каждый костюм нужно пришить по 8 пуговиц, то обществу нужно 800 миллионов пуговиц. Если вы произведете пуговиц больше, то эта разница не войдет в процесс производства и окажется лишней. Этот результат может быть учтен заранее. Но может получиться и так, что именно рынок задним числом покажет, что эти пуговицы лишние. Поэтому в настоящее время ни один нормальный производитель не работает на неопределенный рынок.

 

Современное производство на рынок это всегда производство на прогнозируемый рынок. Сейчас никто не производит в пустоту. Наш рынок, правда, пока еще таков, что он поглощает все. Это рынок производителя, а не покупателя. Но если мы уже имеем дело с развитой рыночной экономикой, то там ситуация уже совсем другая. Отсюда возникает целая сфера знания и особая дисциплина под названием «Маркетинг».

 

Итак, рынок устанавливает пропорции, что делает и хозяин в своем хозяйстве. Но только разница в том, что хозяин это делает непосредственно, а рынок это делает опосредованным образом, через рыночный механизм, через механизм спроса и предложения. В свое время классик английской политической экономии Адам Смит назвал это «невидимой рукой рынка». То есть если хозяин делает это видимой рукой, иногда очень даже ощутимой, то рука рынка она невидимая. Но от того, что она не видимая, это не значит, что она не бьет так же больно, как рука хозяина, – она часто бьет даже сильнее.

 

В этой связи я хочу здесь процитировать авторов «Экономикса», Брю и Макконнелла, которые в разделе «Перераспределение доходов» пишут буквально следующее: «Рыночная система представляет собой обезличенный, беспристрастный механизм, а возникающее на его основе распределение дохода может порождать большее неравенство, чем обществу желательно. Рыночная система приносит очень крупные доходы тем, чей труд высоко оплачивается в силу природных способностей и благоприобретенного образования и мастерства. Равным образом и те, кто владеет значительным капиталом и земельными площадями, заработанными упорным трудом или доставшимися по наследству, получают от них большие доходы. Но другие члены нашего общества обладают меньшими способностями, получили лишь скромное образование и квалификацию. Все эти люди, как правило, не накопили или не унаследовали никаких материальных средств. Следовательно, их доходы очень малы. Кроме того, многие престарелые лица с физическими и умственными

 

9

 

недостатками, незамужние женщины и вдовы с детьми на иждивении зарабатывают очень мало или, подобно безработным, вовсе не имеют доходов в рамках рыночной системы. Короче, рыночная система влечет за собой значительное неравенство в распределении денежного дохода, а следовательно,, и в распределении национального продукта между индивидуальными домохозяйствами. Несмотря на некоторый прогресс, бедность среди общего изобилия продолжает оставаться острой экономической и политической проблемой»¹.

 

Итак, рыночная система распределения ресурсов в системе общественного производства является эффективной, но отчужденной от человека обезличенной системой, которая ставит производителя и вообще любого члена общества в условия неопределенности и риска. Но это рынок в чистом виде, каковым он является в начале истории его развития и в своей абстрактной чистоте. В настоящее время в развитых странах он уже давно не такой. Это уже не лотерея, согласно одному удачному сравнению, а игра в шахматы, где все ходы просчитываются наперед. Здесь уже общественное признание труда меньше зависит от случая и все в большей мере от личных профессиональных особенностей производителя. Это движение, которое в своем пределе превращает товарно-денежные отношения в чисто формальные отношения. Впрочем, это особая тема разговора, который еще предстоит.

 

Развитой рыночной экономике соответствует развитое разделение труда. И это понятно: никто не меняет сапоги на сапоги. Следовательно, должно быть разнообразие видов деятельности и специализация. А специализация оправдывает себя только тогда, когда она повышает эффективность. Поэтому исторически становление рыночной экономики в Европе началось только в XV веке, когда появляются первые мануфактуры. Мануфактурное производство, основанное на разделении технологического процесса производства, есть по существу первая форма товарного производства:’ это производство, которое может осуществляться только на рынок. Ремесленное производство, которое мануфактурному производству предшествует, тоже ориентировано на рынок. Но оно может быть также включено в систему общинного

 

¹ Макконнелл К.К, Брю С.Л. Экономикс. Т.1., М. 1992. стр. 96

 

10

 

производства, как это было до недавнего времени в индийской общине, отчасти в русской и т.д., где каждая община имела своего ткача, своего портного, сапожника, кузнеца и т.д. и где обмен деятельности ми происходил непосредственно, а не путем обмена продуктами на рынке.

 

В XVI-XVII веках мануфактурное производство начинает уже господствовать во многих странах Европы, в особенности в Англии и Голландии. А развитый рынок и развитое разделение труда создают то, что получило название народного хозяйства, национальной экономии, политической экономии. Это означает, что появилась такая комбинация общественного производства, когда каждый участник этой комбинации работает на всех, на все общество, и каждый из общественного хозяйства получает то, что ему нужно. Если до этого были не связанные между собой, или очень слабо связанные, отдельные хозяйства, которые жили своей замкнутой хозяйственной жизнью, то теперь появляется единое хозяйство в масштабах нации, а впоследствии и в масштабах всего человечества. Последнее происходит уже в XIX и в особенности в XX столетиях.

 

Соответственно этому меняется и характер экономической науки, – теперь это уже не «домоводство», а «национальная экономия» или, как она чаще всего стала называться, «политическая экономия». Работы классиков английской политической экономии, Джемса Стюарта (1770) и Давида Рикардо (1819) назывались одинаково, «Принципы политической экономии» (Principles of Political Economy). To же самое примерно у Росси, Сисмонди и т.д. А работа классика английской политэкономии Адама Смита, носила название «О богатстве народов» (Of Wealth of Nations). Иначе говоря, речь уже идет не о благополучии отдельной семьи, а о том, как государства богатеют...

 

Ничего другого, кстати, кроме того, что это именно общественная экономия, название «политическая» не отражало. Элемент того, что в настоящее время имеется в виду под политизированностью, появился и стал нарастать позже. И именно в этом состоял один из центральных пунктов, по которым критиковали «политическую экономию» Энгельс, а затем Маркс. То есть имелся в виду ее апологетический характер.

 

XVIII век, это уже век капитализма, по крайней мере его становления. Появляется он на основе развитого рынка,

 

11

 

развитых товарно-денежных отношений. Что такое капитализм, – это особый вопрос. Во всяком случае под капиталом, собственно, имелись в виду основные производственные фонды, основная денежная сумма, то, что не поступает непосредственно в потребление, а то, что является условием дальнейшего производства. Основные производственные фонды были всегда, но не всегда им придавалось такое значение, как в период собственно капиталистического производства. Здесь они – предмет особой заботы, ради которого жертвуют даже текущим потреблением: рыцари первоначального накопления капитала были людьми на редкость бережливыми и аккуратными и никаких излишеств себе не позволяли. Но основные производственные фонды начинают играть особую роль при одном определенном условии. Это условие связано с понятием эксплуатации. Какие бы нежелательные ассоциации это понятие ни вызывало у нас сегодня, без него ни в какой экономической теории обойтись невозможно. И поэтому хотя бы коротко необходимо остановиться на этом.

 

Прежде всего эксплуатацию в экономическом смысле не надо путать с использованием, что означает эксплуатация в технике: различные инструкции по эксплуатации машин, механизмов и т.д. Эксплуатация в экономическом смысле это производство прибавочного продукта. А прибавочный продукт это то, что остается от всего произведенного продукта за вычетом того, что компенсирует все затраты материальных и трудовых ресурсов, включая сюда затраты и на управление производством. Иначе говоря это то, что может идти на расширение производства или просто накапливаться. Но накапливать материальные ценности, различные потребительные стоимости можно только в ограниченных размерах, за пределами которых накопление бессмысленно. Единственная «безразмерная» вещь, которую можно накапливать сколько угодно, это деньги. Поэтому только деньги, а вернее – развитое товарно-денежное обращение, создают условия для безудержной эксплуатации и для безудержного расширения производства. Поэтому, как это ни странно, рабская и феодальная эксплуатация, если она не связана с рынком, имеет свои границы. Граница здесь определена размерами потребления эксплуататора и его челяди. Но зачем нужно накапливать деньги и расширять производство, если это не связано с потреблением, и даже наоборот – идет за счет потребления? На этот вопрос невозможно ответить, если не учесть еще одно обстоятельство,

 

12

 

 

связанное с рынком. Это обстоятельство называется конкуренция.

В условиях натурального хозяйства люди конкурировали между собой на почве славы, богатства, ума, храбрости и т.д. В условиях рынка конкуренция идет на почве выживания на рынке. А здесь выживает сильнейший. И сильнейший не по физической силе, не по уму и другим личным качествам, а по своим хозяйственным экономическим возможностям. Производитель, имеющий резервный капитал, скорее переживет неблагоприятную рыночную конъюнктуру, чем производитель, такового не имеющий. То же самое касается издержек производства: снижать издержки опять-таки легче в условиях более сильного хозяйства. Поэтому накопление идет не ради потребления, а ради самосохранения, ради хозяйственной самостоятельности. Этот способ присвоения прибавочного продукта Маркс в «Теориях прибавочной стоимости» называет самоэксплуатацией. Это трудовая прибыльная самоэксплуатация, когда субъект производства ступает как работающий по найму у самого себя, когда человек принадлежит не себе, а своему делу.

 

Возникновение феномена трудовой прибыльной самоэксплуатации породило особую трудовую этику, которая нашла свое выражение в европейском протестантизме и которая, согласно немецкому историку и социологу М. Веберу, сыграла решающую роль в становлении европейского капитализма. Подневольный раб или крестьянин производили прибавочный продукт в условиях внешнего принуждения. В условиях товарного производства возникает самопринуждение к труду: работать нужно не столько, сколько необходимо для нормального потребления, а сколько необходимо для того, чтобы не разориться, не опуститься до подневольного состояния. На смену этике наслаждения приходит этика долга, нашедшая свое наиболее адекватное и яркое выражение в ригоризме И. Канта.

 

Система, возникающая на основе трудовой самоэксплуатации, система свободных товаропроизводителей порождает институт развитой частной собственности и то, что Гегель, а вслед за ним Маркс, называли гражданским обществом. Гражданское общество и есть не что иное, как совокупность независимых товаропроизводителей. «Гражданское общество, – отмечал Гегель, – есть дифференциация, которая выступает между семьей и государством, хотя развитие гражданского

 

13

 

общества наступает позднее, чем развитие государства»¹. В феодальном обществе семья и личность поглощены государством, – гражданское общество, можно сказать, есть первое освобождение человека от государства в рамках самого государства, превращение подданного в гражданина. Это возникновение частного лица и частного интереса: «В гражданском обществе каждый для себя – цель, все остальное для него ничто»².

 

Гражданское общество это совокупность частных собственников, и без института частной собственности нет товарного производства, нет рыночной экономики. Поэтому в уточнении нуждается понятие частной собственности, которое только на первый взгляд кажется простым.

 

На первый взгляд это понятие кажется элементарным: собственность это то, что человек имеет, чем человек владеет. Но уже Аристотель определял имущество как то, что имеет стоимость. Дело как раз именно в том, что не всякое владение имеет стоимость, а потому и не всякое владение есть собственность. Первобытный охотник владел своим луком со стрелами, но он был для него бесценным, не имел стоимости, а потому и не был собственностью. Стоимостью обладает только то, что обменивается, продается и покупается. Поэтому то, что не отчуждается, не покупается и не продается, не является товаром, не является собственностью, или является неразвитой собственностью. «Можно вообще, – отмечает в этой связи Гегель – быть собственником вещи, не являясь вместе с тем собственником ее ценности. Семья, которая не может продать или заложить свое имение, не является хозяином его ценности. Но так как эта форма собственности не соответствует ее понятию, то подобные ограничения (лены, фидеикомиссы) большей частью исчезают.

Идеологи гражданского общества выступают против феодальной (а ныне против государственной) собственности именно потому, что она «не соответствует своему понятию». Она не соответствует своему понятию именно потому, что она не отчуждается, а потому не может поступать в производ-

 

¹ Гегель. Философия права. М., 1990, с. 228

² Там же

³ Гегель. Философия правя, с. 120

 

14

 

ственное потребление, а потребляется непосредственно. Иначе говоря, нерационально используется. Потребление есть только один момент собственности. Но не единственный. Гегель определяет собственность как единство трех» моментов: «Непосредственное вступление во владение есть, первый момент собственности. Собственность приобретается также посредством потребления, и третий момент есть единство этих двух моментов – вступление во владение посредством отчуждения»¹.

 

Иначе говоря, развитая частная собственность соответствует развитому рынку, а именно когда существует не только рынок потребительских товаров, а рынок средств производства, фондовый рынок.

 

Система прибыльной самоэксплуатации неизбежно порождает тенденцию к постоянному расширению производства: в условиях конкуренции любая остановка, любой «застой» чреваты гибелью. Но расширение производства на основе самоэксплуатации имеет свою непреодолимую границу, которая может быть преодолена только за счет расширения числа людей, вовлеченных в процесс производства, иначе говоря, за счет простой кооперации. Иначе говоря, система самоэксплуатации неизбежно перерастает в систему эксплуатации: субъект трудовой прибыльной самоэксплуатации раздваивается на собственника средств производства и наемного работника, хотя исторически собственник средств производства еще долгое время продолжает работать рядом со своими наемными работниками.

 

Система капиталистической эксплуатации требует специального рассмотрения. Подробный анализ этой системы дан Марксом в его «Капитале». Но, независимо от этого анализа, надо заметить, что всякое явление сходит с исторической сцены тем же путем, каким оно возникает. Капитал как система эксплуатации человека человеком снова переходит в систему самоэксплуатации. Возможность и необходимость такого перехода создаются современными технологическими условиями производства, когда наука становится непосредственной производительной силой, когда основную роль в общественном производстве начинает играть всеобщий, как его называет Маркс, то есть всякий научный

 

¹ Гегель. Философия права, с. 120

 

15

 

труд, труд изобретателя, конструктора, менеджера и т.д. Субъект всеобщего труда, в отличие от субъекта труда частичного, получает возможность продавать не рабочую силу, а свой труд, «выходить непосредственно на рынок с продуктами своего труда – с идеями. Всеобщий труд, если отвлечься от экспериментальной базы, которая необходима в современной экспериментальной фишке и некоторых других отраслях современного естествознания, может осуществляться при минимальных внешних предметных условиях. Наоборот, частичный труд всегда требует значительных внешних предметных (неорганических) условий, включая внешнюю организацию, кооперацию и т.д., которые по необходимости, даже в условиях «социализма», подчиняют его себе, делают несамостоятельными.

 

Отсюда понятно современное стремление к образованию и современная конкуренция на почве образования: капиталом становятся знание, умение, талант. Преимущества этого капитала заключаются в том, что он всегда при мне, и моль его не поест и воры не подкопают.

 

Это один неизбежный путь снятия капиталистической частной собственности, которое происходит не путем политической революции и формального обобществления, а путем имманентного развития самого капиталистического производства, которое перерастает себя внутри себя. Это важно с точки зрения современного развития экономики России и других стран, вставших на путь развития рыночной экономики. «Рыночная экономика» в современных условиях это не просто эвфемизм, который используется в пропагандистских целях: чтобы не называть слово «капитализм». Во всемирно-историческом масштабе капитализм уже перерос себя и перешел в пост-капиталистическую рыночную экономику, в систему трудовой прибыльной самоэксплуатации, когда субъект производства эксплуатирует не столько свои  физические возможности, а сколько свои творческие потенции. Хотя, конечно же, рядом с этим сохраняется традиционная система капиталистической эксплуатации, причем она перемещается на периферию современного мира, в развивающиеся страны. В какой мере и по какому пути пойдет наша страна, это в значительной мере зависит от политического руководства, от того, кто будет у власти. Во всяком случае благоприятные политические условия развития сейчас

 

16

 

невозможны без активного участия левых сил социалистической ориентации.

 

Понятно, что наряду с развитием всеобщего труда сохраняется значительная сфера материального производства, которая, правда, и это тоже существенно, по числу занятых в ней в развитых странах имеет меньший удельный вес по сравнению со сферой науки, образования, культуры, обслуживания, управления, информатики и т.д. Но и в сфере материального производства значительно увеличивается доля высококвалифицированного труда, который не может эксплуатироваться так же, как простой неквалифицированный труд. К тому же для своего производства и воспроизводства он требует совершенно иных бытовых, образовательных, культурных и пр. условий. Здесь простое материальное стимулирование перестает действовать. Требуются совершенно иные, а именно морально-психологические, стимулы: современный работник хочет быть хозяином технологических условий производства, он уже не хочет и не может по своим личностным параметрам работать на конвейере. В настоящее время приходится делать обратное тому, что делали Тейлор и Форд: приспосабливать технологические условия не к рабочему-винтику, а к рабочему – хозяину своих технологических условий производства. И это касается не только технологии, но и системы управления на производстве, – последнее слово современной науки управления, это концепция «человеческих отношений». При этом, однако, надо иметь в виду, что движущим мотивом подобных изменений является отнюдь не один только альтруизм, а дело в том, что и здесь творческие потенции работника, которые необходимо освободить, являются неисчерпаемым резервом повышения эффективности производства.

 

Но дело в том, что работник не может окончательно стать хозяином технологических условий производства, не становясь их юридическим хозяином, не становясь их собственником, а стать здесь собственником он может только в качестве ассоциированного собственника, то есть только путем акционирования. В качестве акционера работник становится собственником капитала, становится опять-таки эксплуататором самого себя. И это второй основной путь обратного присвоения рабочим отчужденных от него условий производства, а тем самым и своей собственной человеческой сущности.

 

17

 

Таковы основные, – самые основные, – параметры современной рыночной экономики. Это не просто рыночная экономика, а особая историческая форма рыночной экономики, которая не совпадает ни с классическим капитализмом, ни с докапиталистическим товарным производством. Понять специфику этой новой и необычной формы – это значит понять специфику современного уровня развития производительных сил, который с необходимостью меняет отношения собственности, делает невозможной капиталистическую частную собственность.

 

«...И КУДА ТЕПЕРЬ?»

 

Так назвали одну из своих последних статей известные ученые А. Герц и Дж. Кин¹. Иначе говоря, куда идет современное общество? Что идет на смену рыночной экономике и традиционному капитализму?

 

Не ставить этот вопрос сегодня это значит проявлять беззаботность не только относительно будущего, но и относительно настоящего. Ведь вопрос «куда теперь?» возникает именно потому, что современное общество с развитой экономикой, сама экономика прежде всего, претерпевает явную качественную трансформацию. Что происходит с современной экономикой? Что происходит с современным производством? Вот вопросы, на которые надо прежде всего дать ясный и четкий ответ.

 

Мы уже отмечали, что хотя экономика это не производство, а только количественная его сторона, но то и другое тесно связано между собой самым непосредственным образом, как в конечном счете связаны между собой всякое количество и качество. И если экономика имеет дело с количественной стороной производства, то абсолютные и относительные количественные показатели современного производства значительно меняются в результате изменения качества современного производства, современных производительных сил. Это скачкообразное изменение получило название современной научно-технической революции, НТР.

 

¹ Görz, Andre, Keane John, «... Und jetzt wohin?» – «Zettre internationale», N⁰62.

 

18

 

 

Любопытен пример, который приводят в упомянутой статье Герц и Кин в этой связи. На полностью автоматизированном электромонтажном заводе «Фанук» в Японии работают 70 рабочих и 130 индустриальных роботов. За месяц производится 18 тыс. электромоторов. По количеству занятых это в десять раз меньше, чем при обычном производстве. Но что это означает экономически?

 

Экономически это означает, что в каждом электромоторе доля живого труда уменьшилась в десять раз, и, следовательно, доля зарплаты рабочего в стоимости одного мотора тоже в десять раз. Но это не значит, что стоимость мотора понизилась в десятки раз. Доля прошлого, овеществленного в новом оборудовании завода, труда относительно увеличилась. Ведь новое оборудование означает оплату труда ученых, конструкторов, рабочих, которые это оборудование разработали и произвели.

 

Таким образом, общая тенденция сокращения живого труда в стоимости продукта в результате НТР делает такой резкий скачок, что сокращает ее до ничтожно малой величины по сравнению с прошлым овеществленным трудом. А в современном промышленном оборудовании овеществлен в значительной мере интеллектуальный творческий труд – труд ученого, изобретателя, конструктора, инженера. И получается так, что и в окончательном продукте доля живого физического труда значительно сокращается по сравнению с умственным трудом.

 

Здесь также важно различить две вещи, которые при сугубо экономическом взгляде на вещи не различаются. Во-первых, это так называемое органическое строение капитала, соотношение затрат на оборудование и на зарплату рабочим, которое имеет тенденцию роста, как заметил еще Маркс. Отсюда тенденция к понижению нормы прибыли, потому что прибыль исчисляется в расчете на весь капитал, а в ее производстве Участвует только живой труд. Это чисто экономическая сторона дела. Но, это уже во-вторых, есть еще сугубо качественная сторона дела, которая при этом не учитывается, однако именно она накладывается на тенденцию роста органического строения капитала, противодействует этому росту и, самое главное, понижение нормы прибыли происходит, если оно вообще происходит, вовсе не в – соответствии с ростом органического строения капитала.

 

19

 

Дело в том, что оборудование может быть амортизировано за пять лет. А реально работать и эксплуатироваться оно может десять лет. Следовательно, пять лет оно будет работать «бесплатно». Если же взять современное развитое общественное производство, современную индустрию, то многие ее сооружения, в особенности такие, как каналы, плотины, железные и шоссейные дороги, построенные сто и больше лет назад, уже давно работают «бесплатно», если не считать затрат на ремонт и эксплуатацию.

 

Но, как говорится, ничто не вечно под луной. В конце концов все может придти в негодность, все может износиться... Однако все ли? В том-то и дело, что не все! Может перестать существовать, исчезнуть пароход. Но не может исчезнуть идея парохода. Идея бессмертна. И в этом отличие идеального от материального: материальное преходяще, идеальное – вечно. У материального производства есть своя идеальная сторона, – это наука, накопленный опыт, технология и т.д. Эта сторона почти никогда не учитывалась экономической наукой. Впервые на эту сторону общественного производства всерьез обратил внимание только Маркс. Но именно потому, что он никогда не был экономистом, то есть никогда не смотрел на материальное общественное производство только с экономической точки зрения, которая оказывается очень узкой даже для понимания самой экономики.

 

Политическая экономия есть описание анатомии гражданского общества, как если бы кроме него не было никакого другого общества. Ее методология есть антиисторизм, некритическое рассмотрение гражданского общества как «естественного состояния». Это совпадает с точкой зрения прежнего материализма: отдельные индивиды со своими частными интересами в гражданском обществе. «Экономический человек, homo oeconomicus, есть воплощенный расчет, схема личности, утратившей все человеческие чувства, кроме одного, поразительного чутья собственной пользы»¹.

 

Самое главное экономическое следствие современной НТР заключается в том, что рабочее время рабочих, занятых в материальном производстве, перестает быть мерилом стоимости в силу своей малой доли в стоимости продукта. А «рабочее время» ученого, конструктора и т.д. никогда не было и, по

 

¹ Лифшиц Мих. Идея эстетического воспитания и истории культуры, с. 145

 

20

 

природе интеллектуального труда, не может быть мерилом стоимости. Отсюда понятно известное положение Маркса о том, что богатство будущего общества будет определяться не рабочим, а свободным временем. Не бездельем, с чем у нас ассоциируется свободное время, а временем свободного развития. Богатство этого общества определяется не тем, какое количество рабочей силы, какие трудовые ресурсы оно мобилизует и включает в сферу материального производства, а наоборот – сколько труда оно освобождает для совершенно иной деятельности – для деятельности в сфере всеобщего труда.

 

Понятие всеобщего труда впервые ввел Маркс. И оно именно сейчас начинает играть существенную роль в понимании той трансформации, которую претерпевает современная экономика и современное общество. Поэтому на этом понятии необходимо хотя бы коротко остановиться.

Прежде всего, как замечает Маркс, следует различать всеобщий труд и совместный труд. «Тот и другой играют в процессе производства свою роль, каждый из них переходит в другой, но между ними существует также и различие. Всеобщим трудом является всякий научный труд, всякое открытие, всякое изобретение. Он обусловливается частью кооперацией современников, частью использованием труда предшественников. Совместный труд предполагает непосредственную кооперацию индивидуумов»¹.

Парадокс заключается в том, что всеобщий труд, в отличие от совместного труда, может осуществляться в одиночку, отдельным человеком у себя в кабинете, или в любом другом месте. Поэтому он и дает определенную независимость, позволяет, как это уже отмечалось в первой части, работать у самого себя по найму и самому себя эксплуатировать.

Богатство современного общества прирастает, и будет прирастать во все большей мере, прежде всего всеобщим трудом. Промышленный капитал явился первой исторической формой общественного производства, когда интенсивно начал эксплуатироваться всеобщий труд. Причем сначала тот, который достался ему даром. Наука, как заметил Маркс, ничего не стоила капиталу. Действительно, ни один капиталист не заплатил вознаграждение ни Архимеду, ни Кардано, ни

 

¹ Маркс К, Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. 1, с. 116.

 

21

 

Галилею, ни Гюйгенсу, ни Ньютону за практическое использование их идей. Но именно промышленный капитал в массовом масштабе начинает эксплуатировать механическую технику, а тем самым и всеобщий труд, овеществленный в ней. Если учесть и весь прошлый всеобщий труд, то капитал эксплуатирует такую массу всеобщего овеществленного труда, которая совершенно несоизмерима с затратами простого живого труда, не поддается квантификации и оценке в деньгах.

 

Всеобщий труд имеет непосредственно общественный характер. Всякое творчество, – а всеобщий труд связан именно с творчеством, – непосредственно принадлежит обществу. К продуктом творчества, правда, тоже применяется категория стоимости, ведь продаются даже величайшие произведения искусства. Продается, и покупается, также, кстати, и земля. Но это формальное применение стоимости. Всякое творчество это качество, и оно по сути невыразимо никаким количеством.

 

Все это в корне подрывает классическую трудовую теорию стоимости, которая по существу покоится на сведении сложного труда к простому. Причем речь идет о реальном сведении, а не о формальном. Отказ от трудовой теории стоимости, кроме причин идеологического и прочего порядка, обусловлен прежде всего тем, что классическое понятие стоимости подрывается всеобщим трудом, его. растущим преобладанием по сравнению с трудом частичным, абстрактным, как его называл Маркс. Поэтому, говорят, Маркс неправ.

 

Но где и когда Маркс говорил о том, что богатство всегда и везде измеряется мерой абстрактного труде? Маркс говорил как раз о том, что сама эта мера имеет исторический характер. Только капитализм на его раннем классическом этапе разлагает всякий конкретный труд на его абстрактные составляющие и сводит всякий конкретный труд к его абстрактному выражению в физических единицах силы и времени. И если такой труд возник, то почему он должен существовать вечно? И опять же Маркс говорил о том, что богатство будущего общества будет измеряться не рабочим, а свободным временем. Это не Маркс, а наше товарно-фетишистское мышление заставляет нас понятие богатства разлагать на «рубли», «доллары» и т.д. Понятие богатства не тождественно понятию стоимости. Не все, что обладает стоимостью, есть богатство, – например, наркотики, алкоголь, продажная любовь, – и не всякое богатство  выражает себя через стоимость. Например, выражение «цена земли», считал

 

22

 

Маркс, это «желтый логарифм», совершенно бессмысленное выражение. Это не означает, что реально земля не покупается и не продается. Но это означает только то, что это реальная бессмыслица. Не все, что существует, разумно. Так можно было бы сказать, перефразируя известную формулу Гегеля. Земля есть особый, всеобщий, предмет труда и особое, опять-таки всеобщее средство производства. Трудовики в Государственной Думе выступали с лозунгом: земля ничья, земля – божья. И это не только политический и тактический лозунг, а выражение объективного положения вещей: землю никто не создал из людей, поэтому она никому не может быть в частную собственность.

 

Мы говорим также: природные богатства страны, имея в виду запасы полезных ископаемых, энергетические ресурсы, ландшафт, почву, водоемы и т.д. Все это, конечно, тоже можно выразить в «рублях», «копейках» и т.д. (Хотя это опять-таки «желтые логарифмы».) И в этом часто видят выход из того экологического кризиса, в котором в настоящее время оказалось человечество.

 

Рыночные средства борьбы с экологическим кризисом, это все-таки паллиатив. Действительно радикальное средство может заключаться только в том, чтобы как справедливо считает современный молодой немецкий философ В. Хёсле, заменить экономическую парадигму экологической¹. А это и означает, что количество должно уступить место качеству, меновая стоимость – потребительной стоимости. А это возможно только в условиях глобального, всемирно-исторического, перехода от рыночной к пост-рыночной экономике. И это потому, что рынок – это система, которая всегда будет подчинять себе все и превращать в «стоимость» не только землю и ее недра, но и совесть министров.

 

Но если земля с трудом, так сказать, сопротивляется товарно-денежным отношениям, то есть вещь, которая является абсолютным богатством и не имеет стоимости, это творчество. А. Бузгалин правильно указывает на неотчуждаемость продуктов творческого труда. «Ценность продуктов

 

¹ Хесле В Философия и экология. М, 1993. с. 29.

 

23

 

творческого труда, – пишет он, – является априорной и не требует рыночного подтверждения»¹.

 

Однако, дело не в том, что они не требуют рыночного подтверждения, а дело в том, что рынок не может адекватно оценивать продукты творческого ««труда: рынок – это не та «шкала «ценностей». Оценивать продукты творческого труда в «рублях», это все равно что измерять объем в килограммах, а небесную синеву в каких-нибудь «битах».

 

Всеобщий предмет труда и всеобщее средство производства – природа, так же как и всеобщий труд, предполагает сотрудничество. Причем сотрудничество не только в масштабах отдельных государств, стран и народов, но и в масштабе всего мира.

 

Точно так же и всеобщий труд предполагает сотрудничество. А рынок связан с конкуренцией: без конкуренции нет рынка. Могут конкурировать между собой землекопы, «работающие в одной бригаде. Но не могут конкурировать между собой члены творческого коллектива, занятого решением какого-нибудь сложного научно-технического проекта. А если здесь и возникает конкуренция, то она вредит, а не помогает. И поскольку сфера такого сотрудничества расширяется, она постоянно сужает сферу товарно-денежных отношений.

 

Но всеобщий труд сужает сферу товарно-денежных отношений не только экстенсивно, вытесняя их, так сказать, на периферию высокотехнологического производства. Он, как об этом было отчасти уже сказано, меняет их. характер. Это изменение связано с тем, что абстрактный труд перестает быть мерилом общественного богатства, а всеобщий труд заменить его в этой функции не может. В связи с этим то, что называется стоимостью, становится здесь относительным. В связи с этим и возникает так называемая теория предельной полезности: стоимость определяется не количеством, овеществленного труда, а полезностью того или иного продукта. Я соизмеряю полезные эффекты различных видов продуктов и решаю для себя, какой из них для меня прежде всего необходим. Это и создает определенную шкалу

 

¹ Бузгалин А.В. Отечественная экономическая теория: от кризиса к новой парадигме. – «Вопросы экономики», 199?, N⁰ I. с. 45

 

24

 

предпочтений-потребностей, в соответствии с которой я трачу свои деньги.

 

Здесь необходимо заметить также, что понятие потребности имеет исторический характер. Что касается потребностей современных людей, то здесь надо отметить, во-первых, их огромное разнообразие, а во-вторых, их вторичный характер. Первичные потребности, это потребности, имеющие витальный характер: пища, одежда, жилье. Вторичные потребности, это потребности, обусловленные развитием производства и культуры. Удовлетворению первичных потребностей соответствует оплата «по труду», в соответствии со стоимостью рабочей силы. И здесь проявляет себя и находит себе подтверждение классическая трудовая теория стоимости. С возникновением огромного количества вторичных потребностей плюс наложение того условия, что доля всеобщего труда в продукте начинает превосходить долю абстрактного физического труда, – все это вместе делает стоимость относительной, а цена на рынке в значительной мере начинает определяться потребностью, связанной с таким понятием, как мода-.

 

Итак, потребность отрицает меновую стоимость, а классическая трудовая теория стоимости противоречит теории предельной полезности. Одно исключает другое. Поэтому объединить то и другое органически невозможно. Так считает, например, А. Бузгалин. Он считает, что «такой синтез в принципе неплодотворен, может носить лишь формальный механистический характер’«. Он утверждает, что тут разные предметы и, соответственно, разные методы. Но так ли это?

 

Если Бузгалин считает, что методу Маркса соответствует только меновая стоимость, то он очень ошибается. Маркс считал, что меновая стоимость и потребительная стоимость составляют два полюса одной и той же реальности – товара. Товар не может быть только меновой стоимостью, и он не может быть только потребительной стоимостью, как уже говорилось. Никто не меняет сапоги на сапоги. Обмен предполагает разные потребительные стоимости. Содержанием нормального обмена является потребительная стоимость. И другого мотива нет и быть не может.

 

¹ Бузгалин АВ. Цит. соч., с. 48.

 

25

 

Но в определенных условиях потребительная стоимость (потребность) превращается всего лишь в форму для проявления своей собственной противоположности – меновой стоимости. Содержанием обмена становится сама меновая стоимость. В торговле ценными бумагами, валютой, этот факт становится очевидным. В условиях промышленного капитала он не так очевиден, но по существу и промышленный капиталист в конечном счете делает ту же «бессмыслицу», что и биржевик или банкир, – он меняет деньги на деньги.

 

В условиях капитали ша меновая стоимость перестает быть просто средством, формой обмена одной потребительной* стоимости на другую, она»обретает самодвижение и самовозрастание. И это создает иллюзию, что можно до бесконечности «делать» деньги при помощи одних только денег. Но рано или поздно единство меновой и потребительной стоимости проявляет себя. Проявляет прежде г>°его в форме инфляции, когда возросшая масса денег начинает неизбежно обесцениваться, если этой возросшей массе не соответствует определенное приращение производства потребительных стоимостей. И все кризисы в современной экономике показывают прежде всего то, что самостоятельное движение и. самовозрастание меновой стоимости может быть только относительным, только в определенных пределах меновая стоимость может обойтись без потребительной стоимости.

 

Итак, метод Маркса заключается как раз в том, что при этом методе противоположности рассматриваются как органически связанные между собой. И оторвать меновую стоимость от потребительной полностью невозможно. Такая абстракция возможна лишь до определенной степени, о чем забывают. Современные «предельщики», точно так же верно и обратное: движение потребительной стоимости, – вернее, обмен по мотивам одной только потребности, полезности, – возможно также в четко определенных пределах, Имея достаточное, количество денег и разнообразных потребностей, я могу пренебречь высокой меновой стоимостью и покупать дорогие спиртные напитки и удовлетворять любой свой каприз. Однако любое количество денег, каким бы большим оно ни было, и у отдельного человека, и у общества и государства в целом конечно. Точно так же отдельное предприятие может продавать некоторый период свою продукцию ниже издержек производства, но опять-таки до определенного предела, за

 

26

 

которым наступает полное банкротство. Маржинализм не может отбросить совершенно проблему соизмеримости.

 

Маркс писал, что Аристотель не видел основы соизмеримости стоимостей 1 дома и 7 лож, потому что не было той формы труда, которая делает их соизмеримыми. И Аристотель был прав, когда указывал на потребность как на основу обмена. Потребность во всех случаях является мотивом обмена. Если бы мне не нужна была эта вещь, если бы я не испытывал в ней потребность, я ее никогда бы не купил. Другое дело, что сам обмен создает особого рода потребность – потребность не в самой вещи, а в обладании данной вещью, просто потому, что это дорогая вещь, престижная и т.д. Это то же самое, что потребность в обладании всеобщим эквивалентом – деньгами.

 

Этот мотив, то есть потребность, не исчезает в период самого безраздельного господства меновой стоимости, он отодвигается только на задний план. В особенности это происходит при классическом капитализме, когда капиталисту все равно, что производить, лишь бы это производство обеспечивало прибыль.

 

С возникновением принципиально иной технологии производства, обеспечивающей колоссальный рост на рынке потребительских товаров, опять происходит передвижка мотивов. На передний план выходит потребительная стоимость. Хотя проблема соизмеримости, ‘как было уже сказано, остается.

А. Бузгалин признает, что в условиях постиндустриального общества система ценностей и мотивации труда «претерпевают качественные изменения»¹, что «неэкономические (если сводить экономику к рынку) блага становятся все большей степени ценностями и мотивациями нового человека»².

 

Но если абстрактное выражение богатства – меновая стоимость, перестает быть единственным мотивом деятельности, то она перестает быть и определяющим мотивом обмена, купли-продажи. Ведущим мотивом становится потребительная стоимость, удовлетворение определенной потребности, полезность. А меновая стоимость превращается всего лишь в формальное условие обмена. Форма и содержание меняются

 

¹ Бузгалин А В. Цит. соч., с. 45 

² Там же.

 

27

 

местами. Во всемирно-историческом масштабе, как справедливо отмечает профессор С.Г. Родин, происходит сдвиг в сторону потребительной стоимости. Меновая стоимость перестает быть единственным мерилом ценности вещи.

 

Вещь снова становится ценной сама по себе. И это происходит в форме возвращения собственной ценности природе и всему человеческому. Впрочем, то и другое связано между собой: то и другой обесцениваются и отчуждаются одновременно и одновременно они могут возвратиться из состояния взаимного отчуждения.

 

Само богатство перестаёт носить вещный характер. Ведь только вещь, как то, что можно явным образом осязать, является адекватным представителем меновой стоимости. И Пол Хейне прав, когда он утверждает: «Экономический рост состоит не в увеличении производства вещей, а в увеличении богатства»¹. Но эта, в общем правильная мысль, остается у него абстрактной, поскольку он не различает разные исторические формы экономического роста. При определенной форме экономического роста возрастание богатства общества измеряется исключительно ростом производства вещей. И только опять-таки при определенной исторической форме экономического роста этот рост превращается в прямое увеличение богатства. Однако это неизбежно связано с выходом за пределы рынка. Это уже пост-рыночный экономический рост, если к нему вообще подходит название «экономический».

 

Важный фактор, который серьезно влияет на рыночную экономику, существенно ограничивая чисто рыночные отношения, это социальный, можно сказать – человеческий, фактор. И это тоже гонит рыночную экономику за ее собственные пределу, превращая ее в пост-рыночную.

 

Дело в том, что всякое общественное производство есть, с одной стороны, производство вещей, а с другой стороны – производство самого человека: производя необходимые средства к жизни, человек производит сам себя. Но если производство вещей можно рассматривать до некоторой степени по крайней мере как частное производство, производство самого человека всегда есть общественное производство, и потому, что производится непосредственно

 

¹ Хейне Пол. Экономический обрат мышления. М., 1991, с. 172.

 

28

 

общественный продукт – общественная, деятельная, сущность человека, и само производство, уже по своей форме, принимает все более общественный характер. Вся так называемая социальная сфера, воспитание, образование, здравоохранение, спорт, уже давно стали общегосударственным и, следовательно, общественным, делом.

 

Социально ориентированная рыночная экономика невозможна без государственного регулирования. Сама по себе рыночная экономика социальных проблем не решает. Сброс социальной сферы предприятиями в период перехода к рынку в нашей стране – характерный в этом отношении показатель.

 

Можно было бы, конечно, предположить такой вариант, когда экономика рыночная, а социальная сфера – общественно-государственная. Такой вариант вообще возможен. И он в значительной мере даже действителен для многих современных развитых стран. Но это все равно паллиатив, потому что социальное начинается не за пределами собственно материального производства, а в самом производстве. Отсюда необходимость уяснить для себя понятие социального..

 

Социальное проще всего было бы представить как непроизводственное. Социальная сфера – это непроизводственная сфера. Но это очень вульгарный взгляд, который предполагает, что сфера человеческого развития это не производственная сфера. Об этом и Маркс писал, что действительное развитие начинается по ту сторону труда. Но это 1 только для определенной исторической формы труда – для труда частичного, абстрактного, подневольного.

 

Получается, что в производстве человек не развивается. И отсюда же получается, что человек развивается не в производстве, а в потреблении. Отсюда и идеология общества всеобщего потребления, всеобщий потребительский ажиотаж. Современный человек больше всего на свете боится, что он чего-то себе не ухватит.

 

Но человек все-таки развивается не в потреблении, а в производстве. Отсюда неистребимый порок безработицы: человек здесь страдает не оттого, что он не потребляет, а оттого, что он не производит. Он оказывается выключенным не только из сферы развития, но и из другой сферы – из сферы политической демократии. Аристотель справедливо считал, что

 

29

 

демократия может быть «наилучшей», если при ней «народ обладает определенными качествами»¹.

 

Человеческие и гражданские качества человек получает опять же только в производстве. Человеческое качество человека есть качество его труда. Маркс где-то заметил, что не было более независимого в политическом отношении сословия, чем сословие средневековых ремесленников, и основой их независимости было их мастерство. Первые коммуны и республики, отвоевавшие политическую независимость у феодалов, были организованы именно этими людьми.

 

Технологическая, хозяйственная свобода, это «кованая свобода», как ее называл Столыпин. «Кованая свобода! – писал в этой связи В.В. Шульгин, – Это прежде всего независимость, зажиточному мужику нет необходимости кому-то кланяться, что-то выпрашивать, кого-то ублажать, перед кем-то ломать шапку. Удивительно, что достаточные немцы и чехи, колонисты, в чужой им стране, в России, были более независимы, чем русские бедняки на своей родине»².

Достаточный мужик, конечно, более свободен, чем бедняк. Но он для себя лишь хочет воли. Это все-таки отдельный индивид в «гражданском обществе». И с этой свободой приходит в противоречие всеобщий труд. Качество труда связано с его всеобщностью. А его всеобщность, как было уже отмечено, есть его социальное качество. Но социальное противоположно экономическому. А потому при экономической свободе индивид не может достичь подлинной всеобщности труда. Он, как частный индивид, всегда будет оставаться только частичным индивидом.

И эту противоположность можно легко выразить, если саму структуру производства схематически изобразить следующим образом:

 

 

 

 

 

¹ Аристотель. Соч., т. 4, М., 1984, с. 575

² Шульгин В.В. Размышления. – «Неизвестная Россия. XX век. Архивы. Письма. Мемуары. М., 1992, с. 336

 

30

 

Если в этой структуре соотношение средства и цели изобразить так, что продукт – цель, а сам процесс труда и человек – только средство.

 

 

 

 

 

 

то мы получаем экономический аспект труда.

 

Если же отношение меняется на обратное: продукт – только средство, а человек и его труд есть цель,

 

 

 

то мы получаем социальный аспект труда.

 

Когда процесс труда, деятельность, выступает не только как средство, но и как цель, то мы получаем не вынужденный труд, а самодеятельности. А самодеятельность появляется только там, где на первый план выступает всеобщий труд. Этим качеством может обладать в определенных условиях и труд не обязательно качественный, но он может получить свое всеобщее качество как труд непосредственно коллективный. Например, рытьё котлованов под «аноды в период индустриализации, или рытьё противотанковых рвов во время войны. Но эти условия – особые условия, которые не закрепляются новым качеством средств производства.

 

Исторически система производства, при которой продукт труда оказывается целью, чисто экономическая система, которой соответствовал европейский капитализм ХIХ века и homo oeconomicus, экономический человек в теории и на практике, необходима и, в этом смысле, оправдана: только таким образом можно было создать, как говорят сейчас, эффективную экономику, развить особое качество производительных сил – машинное производство. Это развитие общественных производительных сил за счет социального качества труда, за счет моральной и физической деградации огромной массы работников. Но с такой же необходимостью должно произойти обратное присвоение человеком своего человеческого, социального качеств;!. Это мы называем снятием экономического в социальном.

 

31

 

Но имманентное снятие экономического в социальном происходит не за счет политических переворотов, а через развитие содержания деятельности, через НТП. И это есть снятие, – уничтожение, если хотите, – частной собственности, снятие, – уничтожение, – эксплуатация.

 

Возможно ли такое чисто имманентное экономическое и технологическое развитие без политических переворотов и потрясений, – это вопрос особый. Но вся прошлая и настоящая историческая практика показывает, что без политики дело обойтись не может, потому что этот процесс не может идти без участия государства. Ведь в наше время возникает совершенно новое и особое направление государственной политики – научно-техническая политика. И без этой политики невозможен переход ко всеобщему труду. Для этого необходима, как минимум, особая инфраструктура: национальные и интернациональные информационные системы, международные институты, ассоциации и т.д. Особенность научно-технической политики заключается в том, что это уже не собственно политическая функция государства, потому что это политика, которая, в конечном счете, осуществляется в интересах всех членов общества, всех людей. Это функция, через которую государство перерастает в иную форму общественной организации неполитического типа.

 

Экономическая наука, рассматривающая экономику со стороны рынка, рассматривает производство только со стороны его результата, со стороны его количества, со стороны его эффективности, конкурентоспособности и т.д. – одним словом, только с экономической стороны. Поэтому она неизбежно упускает из виду содержание труда, деятельности, то есть социальное, как оно проявляется непосредственно в труде, в производстве. Человек здесь присутствует и рассматривается только в качестве «фактора» производства, как рабочая сила, часть капитала. Поэтому все это для нее, так сказать мета-экономика. И Бузгалин совершенно справедливо отмечает, что точно так же, как классическая политэкономия выступила в свое время как периферийная по отношению к тогдашней философии и социологии наука, современная социология труда, если можно так выразиться, появляется на периферии экономической науки. А. Смит сначала написал «Теорию нравственного чувства», а уже потом «О богатстве народов». В настоящее время должно произойти нечто обратное.

 

32

 

«Периферия» в данном случае не означает неглавное. Наоборот, если главное – это человек, то главное, как это ни странно, «периферия». Если же главное – экономика, то это современный вариант «экономизма» и технократизма, когда живой человек превращается в «фактор» производства или выталкивается на «периферию».

 

Современная общественная наука должна выйти, и уже выходит, за пределы чисто экономической точки зрения на человека и общество. Но в силу особых обстоятельств нашего развития мы в нашем рыночном рвении в настоящее время часто теряем наши действительно гуманитарные завоевания не только на практике, но и в науке. Во всемирно-историческом масштабе происходит переход к пост-рыночной экономике, а мы еще никак не войдем в рыночную. В этом своеобразие нашего положения, которое часто причудливым образом отражается в головах некоторых «мыслителей». И вот об этом тоже стоит поговорить.

 

 

ЭКОНОМИКА И ХРЕМАТИСТИКА

 

Аристотель, как известно, различал две вещи: искусство вести хозяйство – экономику, отсюда остались «экономия’, «экономика» и т.п., и хрематистику – искусство наживать деньги. «Ясно, – отмечал он, – что искусство наживать состояние не тождественно науке о домохозяйстве»¹. Впоследствии эти значения сместились, и экономикой чаще стали называть то, что Аристотель называл хрематистикой. И этот исторический сдвиг исторически объясним и понятен: с тех пор, как хозяйство стало ориентироваться на рынок, искусство ведения хозяйства стало измеряться и выражаться не количеством произведенных вещей и продуктов, а определенным количеством некоторых абстрактных единиц, драхм, фунтов, франков, долларов, рублей и т.д. И об этом отчасти уже шла речь. Но соображения Аристотеля вообще интересны для обсуждения тех проблем, которые уже были подняты нами и о которых в данной части в особенности пойдет речь, а именно о том, что экономика все-таки первична, а хрематистика только вторична и может иметь самостоятельное

 

¹ Аристотель. Соч.. т. 4, с. 387

 

33

 

значение только в определенных исторических и логических пределах. И поэтому стоит отметить, что великий античный мыслитель не только различал два способа в искусстве наживать состояние, но и дал их вполне определенную характеристику, в частности один считал «естественным», а другой «противным природе».

 

Соответствие «природе», правда, Аристотель понимает буквально и на этом строит свою аргументацию. Почему главное не деньги, забота о которых, по Аристотелю, «входит в круг подсобной деятельности.

 

Иначе говоря, естественный способ наживать – это присваивать от природы, от плодов и животных. Это наживание относится к области домохозяйства, или к экономике. Оно, как считает Аристотель, «обусловлено.необходимостью и заслуживает похвалы»². Обменная же деятельность «по справедливости вызывает порицание, как деятельность, обусловленная не естественными причинами»³. Последнее тем более касается ростовщичества. «Поэтому, – считает Аристотель, – с полным основанием вызывает ненависть ростовщичество, так как оно делает сами денежные знаки предметом собственности, которые, таким образом, утрачивают то свое назначение, ради которого они были созданы: ведь они возникли ради меновой торговли...»⁴.

 

Все это полезно знать в наше время, потому что только в наше время, только в нашей стране можно встретить попытки оправдать и даже идеализировать тот способ наживания, который Аристотель считал противным природе. И ни в одном произведении литературы, и в народном сознании тоже, ростовщик, барышник никогда не был положительным героем. Даже описание убийства Раскольниковым старухи-процентщицы великим художником слова Ф.М. Достоевским не вызывает сочувствия к убиенной.

 

Аристотель, конечно, еще не понимал до конца всей природы меновой торговли. Он не видел того, что она служит не только обмену деятельностями и способностями, но и

 

¹ Аристотель. Соч., т. 4, с.387

² Там же, с. 395

³ Там же

⁴ Там же

 

34

 

пропорциональному общественному распределению деятельностей, установлению их определенной общественной пропорции. Соблюдение пропорций – это абсолютный, категорический императив любого общественного производства. И формой реализации этого закона при определенных условиях является только меновая стоимость.

 

Об этом же писал и Маркс в письме к Кугельману 11 июля 1868 г.: «Точно также известно всем, что для соответствующих различным массам потребностей масс продуктов требуются различные и количественно определенные массы общественного совокупного труда. Очевидно само собой, что эта необходимость распределения общественного труда в определенных пропорциях никоим образом не может быть уничтожена определенной формой общественного производства, – измениться может лишь форма ее проявления. Законы природы вообще не могут быть уничтожены. Измениться, в зависимости от исторически различных состояний общества, может лишь форма, в которой эти законы прокладывают себе путь. А форма, в которой прокладывает себе путь это пропорциональное распределение труда при том состоянии общества, когда связь общественного труда существует в виде частного обмена индивидуальных продуктов труда, – эта форма и есть меновая стоимость этих продуктов».

 

Что такое форма стоимости (деньги, рынок и т.д.) не с точки зрения хрематистики, а с точки зрения экономики, с точки зрения, так сказать, всемирно-исторической? Это только определенная историческая форма распределения общественного труда в определенных пропорциях. Причем эта форма необходимая, необходимая в условиях существования разобщенных частных производителей, которые никаким другим путем не могут распределить между собой общественный труд в определенных пропорциях. Эти пропорции устанавливаются стихийно, за спиной производителя, через рынок: только вынеся свой товар на рынок, производитель может узнать, что его труд общественно необходим, меру его общественной необходимости. Рыночная цена и есть выражение этой меры, которая вовсе не всегда совпадает с мерой собственного труда производителя. Поэтому стоимость продукта невозможно выразить непосредственно через

 

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 32, с. 460-461

 

35

 

определенное количество времени, затраченного на производство данного продукта. Само существование денег в обществе говорит об этой невозможности.

 

Особенность формы стоимости в том, что она не есть простая калька с процесса труда, не выражает последний ни в часах, ни в каких-либо других физических единицах. Это особенная, превращенная форма труда, которая сравнивает и приравнивает неравные частные работы и сводит их к общественно необходимым затратам. Это и есть формальный состав формы стоимости, который, по словам Маркса, проглядели буржуазные экономисты, которые разрабатывали трудовую теорию стоимости, а именно, что форма стоимости обладает собственным движением, вплоть до самовозрастания, которое отлично от движения самого труда. На этом же непонимании и выросла идея так называемых «рабочих денег» французского социалиста Пру дона. Эти деньги должны были, по мысли Прудона, быть мерой труда и средством обращения, но не порождать процента, то есть не возрастать в процессе обращения. Маркс, – и с этого, собственно, и началось становления его собственной теории стоимости, – подверг самой суровой критике эту прудоновскую утопию, показав, что невозможно уничтожить буржуазную хрематистику, не уничтожая буржуазную экономику. Нельзя, говорил Маркс, устранить «плохие» стороны этого способа производства и оставить только «хорошие».

 

Но то же самое, кстати, и наоборот: нельзя полностью устранить буржуазный способ производства, не устраняя полностью товарно-денежного обращения. Это тоже утопия, только наоборот. И утопизм такого рода представлений показал уже Энгельс на примере социалистической утопии Е. Дюринга. Но Энгельс прекрасно понимал обе стороны проблемы: не только, что нельзя уничтожить буржуазную экономику, не уничтожая буржуазную хрематистику, как того хотел Дюринг, но и наоборот – невозможно уничтожить хрематистику, не уничтожая буржуазной экономики. И последнее Энгельс показывает на примере критики мелкобуржуазного социалиста Карла Иоганна Родбертуса. Однако всё по порядку.

 

Все дело в том, что и в наше время не все понимают это единство экономики и хрематистики, в особенности, когда в дело включились журналисты от экономики (или экономисты от журналистики): они хотят сохранить стимулирующую и

регулирующую роль рынка, но не хотят (а, может быть, и тайне и хотят), чтобы одни наживались за счет других. Вот один из таких журналистов, Василий Селюнин, и похваливает Энгельса за то, что тот критикует утопию Родбертуса, и, наоборот, «критикует» Энгельса за то, что тот критикует утопию Дюринга, и, как будто, бы, «ловит» Энгельса на том, что тот играет против себя.

 

Итак, сначала Селюнин «хвалит» Энгельса и выписывает из него большой кусок текста, где тот разъясняет регулирующую роль рынка. Вот, что пишет в этой связи Энгельс: «В современном капиталистическом обществе каждый промышленный капиталист производит на свой риск и страх – что, как и сколько хочет. Но общественная потребность остается для него неизвестной величиной, с точки зрения как качества, рода требуемых предметов, так и их количества. То, что сегодня не может быть достаточно скоро доставлено, может быть завтра предложено в количестве, далеко превышающем потребность.

 

Тем не менее, так или иначе, хорошо или плохо, потребность, в конечном счете, удовлетворяется, а производство, в конце концов, направляется в общем и целом на требуемые предметы. Как же разрешается это противоречие? Конкуренцией. А как достигает этого конкуренция?- Очень просто: заставляя снижать цены товаров, по своему роду или количеству не соответствующих в данный момент общественной потребности, ниже их трудовой стоимости...» И далее: «Поэтому тот, кто в обществе товаропроизводителей, обменивающихся своими товарами, хочет установить определение стоимости рабочим временем, запрещая конкуренции осуществлять это определение стоимости путем давления на цены, то есть единственным путем, каким это вообще может быть достигнуто, – доказывает только то, что, по крайней мере в этой области, он усвоил себе обычное для утопистов пренебрежение экономическими законами’«.

 

Дальше к этому идет комментарий Селюнина. «Запомним: рабочим временем стоимость товара определить нельзя. (Честно говоря, меня смущают эти объёмистые выписки. Энгельс писал блестяще, и как бы моя статья не уподобилась витрине

 

¹ Маркс К.. Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 189

 

37

 

ювелирного магазина: вот цитата, как драгоценный перл, а вокруг вата моих слов. Ну да где наша не пропадала!!)¹.

 

Отчаянная голова! С «ватными словами» против «драгоценных перлов» слов Энгельса! А ведь «вата», – и мы эту «вату» припомним еще не раз, – уже началась. Ведь констатация Селюнина: «рабочим временем стоимость товара определить нельзя», не точна. Надо сказать: непосредственно, индивидуальным рабочим временем стоимость товара определить нельзя, но она определяется общественно-необходимым рабочим временем в условиях частных производителей опосредованно – через рынок. И если говорить вообще, то стоимость определяется трудом, и только трудом, производится только живым человеческим трудом, и больше ничем.

 

Дальше Селюнин объясняет, кто такой Родбертус и в чем его «идея», и потом идет критика его со стороны Энгельса: «Только обесценение или чрезмерное вздорожание продуктов воочию показывают отдельным производителям, что и в каком количестве требуется для общества. Между тем именно этот единственный регулятор и хочет упразднить утопия, представляемая также и Родбертусом. Если же мы теперь спросим, какие у нас гарантии, что каждый продукт будет производиться в необходимом количестве, а в не большем, что мы не будем нуждаться в хлебе и мясе, задыхаясь под грудами свекловичного сахара и утопая в картофельной водке, или что мы не будем испытывать недостатка в брюках, чтобы прикрыть свою наготу, среди миллионов пуговиц для брюк, то Родбертус с торжеством укажет нам на свой знаменитый расчёт, согласно которому за каждый излишний фунт сахара, за каждую непроданную бочку водки, за каждую непришитую к брюкам пуговицу выдана правильная расписка, расчёт, в котором все в точности «совпадает» и по которому «все претензии будут удовлетворены, и ликвидация этих претензий совершится правильно». А кто этому не верит, тот пусть обратится к счетоводу Икс главной кассы государственного казначейства в Померании, который проверял счет, нашел его правильным и как человек, еще ни разу в недочете по кассе не уличенный, заслуживает полного доверия»².

 

¹ Селюннн В. П лаповая анархия или баланс интересов? – «Знамя», 1989, N0 11, с. 208.

² Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 190

 

38

 

Критику Энгельса в данном случае Селюнин принимает с полным одобрением. Но вот его критику в адрес Дюринга он не только не понимает, но считает ее совершенно необоснованной: только что говорил: «единственный регулятор», а теперь «строго отчитывает», как выражается Селюнин, Дюринга за то, что тот хочет сохранить в будущем социалистическом обществе этот же самый «регулятор», то есть товарно-денежные отношения. Какой же социализм без товарно-денежных отношений? – патетически восклицает он. И в наше время это беспроигрышный ход, потому что кто же сейчас будет возражать против этого. Но даже когда все люди считали, что Солнце вращалось вокруг Земли, Земля все-таки вращалась вокруг Солнца, а не наоборот.

 

Селюнин, естественно, опускает все рассуждения Энгельса, в которых тот рисует возможную перспективу для «социалитета» Дюринга из того,, что в нем сохранятся настоящие металлические деньги. А перспектива такова, говорит Энгельс, что вместе с деньгами сохранится мотив к обогащению, к ростовщичеству, «мотив, толкающий на то, чтобы свободно и независимо лавировать как по отношению к коммуне, так и за ее рубежом, реализуя на мировом рынке накопленное частное богатство»¹. Знакомая картина, не правда ли?

 

А дальше идет, как будто бы Энгельс списал картину с нашего сегодняшнего дня: «Ростовщики превращаются в торговцев средствами обращения, в банкиров, в господ, владеющих средствами обращения и мировыми деньгами, а следовательно, в господ, захвативших в свои руки производство и самые средства производства, хотя бы эти последние еще много лет продолжали фигурировать номинально как собственность хозяйственной и торговой коммуны. «Социалитет» г-на Дюринга в самом деле весьма существенно отличается от «туманных представлений» других социалистов. Он не преследует никакой другой цели, кроме возрождения крупных финансистов: под их контролем и для их кошельков коммуна будет самоотверженно изнурять себя работой, – если она вообще когда-нибудь возникнет и будет существовать. Единственным для нее спасением могло бы явиться лишь то, что собиратели сокровищ предпочтут, быть может, при

 

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 316

 

39

 

помощи своих мировых денег не медля ни минуты... сбежать из коммуны»¹.

 

Конечно же, Энгельс нарисовал не полную картину. Можно было бы продолжить: эти новые хозяева жизни проведут своих депутатов в Верховный Совет, купят себе журналистов, экономистов и т д., которые будут прославлять систему свободного предпринимательства, выдавать хрематистику за экономику и клеймить Энгельса и Маркса «ватными словами».

 

Кстати, не все экономисты стыдливо умалчивают перспективу имущественного расслоения, которым неизбежно будет сопровождаться свободное предпринимательство, но при этом нас утешают тем, что, как нам обещают, например, Г. Попов, мы будем жить в условиях демократии и при этом повысится общий средний уровень материального благосостояния. Опять нас манят чем-то далеким: в будущем всем будет хорошо...

 

Дальше Селюнин пытается иронизировать по поводу «непосредственного общественного производства» у Энгельса. «Это что за зверь и с чем его едят?»². И дальше опять воспроизводит большой «перл» о том, как в будущем, когда общество вступит во владение средствами производства и будет применять их для производства в непосредственно обобществленной форме, «труд каждого отдельного лица, как бы различен ни был его специфически полезный характер, становится с самого начала и непосредственно общественным трудом»³. Но при этом он опускает один важный фрагмент, где речь идет как раз о том, что непосредственно общественное производство – это не просто утопическая идея, а факт, правда, прошлой истории, но все-таки факт. Мы поэтому вынуждены воспроизвести этот фрагмент целиком.

 

«Однако, – пишет Энгельс, товарное производство – вовсе не единственная форма общественного производства. В древнеиндийской общине в южнославянской задруге продукты не превращаются в товары. Члены общины объединены для производства непосредственно общественной связью, труд распределяется согласно обычаю и потребностям,

 

¹ Маркс К, Энгельс Ф Соч., т 20, с 316

² Селюнин В. Цит. соч., с. 209.

⁵ Маркс К. Энгельс Ф Соч., т. 20, с. 321

 

40

 

и таким же образом распределяются продукты, поскольку они идут на потребление. Непосредственно общественное производство, как и прямое распределение, исключает всякий товарный обмен, следовательно, и превращение продуктов в товары (по крайней мере внутри общины), а значит и превращение их в стоимости»¹.

 

Товарное производство существовало вовсе не всегда, и если сравнить исторический период существования товарно-денежного обращения и, соответственно, товарного производства, то он будет ничтожно мал по сравнению с тем периодом, который прошел с тех пор, как вообще появились люди. И никакого «инстинкта личной собственности», с которым якобы рождается человек, как об этом пишет некто В. Корчагин², у них не было. И только потом, долгое время спустя, товарное обращение, возникнув первоначально за пределами общины, начинает постепенно проникать внутрь общины и разлагать ее. Но в некоторых случаях разложить ее до конца не удалось до самого последнего времени. В России земледельческая община просуществовала вплоть до Октябрьской революции, и даже после революции, получив земельный надел, крестьяне продолжали пользоваться пастбищами, лесами, пустошами «сообча». В Юго-Восточной Азии община сохранилась до сих пор.

 

Конечно, Селюнин может сказать, что все это в прошлом, а то, что осталось, это только рудименты, которые, рано или поздно исчезнут окончательно и бесповоротно. Да, конечно, у традиционной земледельческой общины будущего нет. Но вот сейчас мы говорим о семейной ферме. А ведь это такая хозяйственная единица, которая, правда, связана с внешним миром через рынок, но внутри-то все-таки труд распределяется согласно потребностям, и таким же образом распределяются продукты, поскольку они идут на потребление. Здесь внутри мы имеем непосредственное общественное производство, равно как и прямое распределение. Ну и, самое главное, думается, и Василий Селюнин не захотел бы, чтобы у него в семье семейные обязанности распределялись не согласно обычаю и потребностям, а через товарный обмен. И вообще, даже в

 

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20. с. 32О

² Корчагин В. Аргументы перестройки. М, Прометей. 1989, с 15

 

41

 

условиях тотальных товарно-денежных отношений, не отчужденных, не опосредованных стоимостью, – то, что Маркс называл Gemeinwesen в противоположность Gesellschaft, гражданскому обществу, которое не только терминологически, но и по сути совпадает с буржуазным обществом.

 

Нет, только человек, окончательно испорченный хрематистикой, не может понять, что не всю жизнь надо посвящать мамоне и что у человека могут быть более возвышенные потребности, потребности, которые не удовлетворяются за деньги, а просто так, из любви к ближнему, к искусству, к истине и т.п.! Селюнин, Буртин и др. почему-то только марксизму приписывают в общем отрицательное отношение к власти золота. Но ведь это одна из ведущих тем всей мировой литературы: Шекспир, «Скупой рыцарь» Пушкина,.»Кольцо Нибелунга» Вагнера, «Власть тьмы» Л. Толстого. Советская литература и кинематограф тоже когда-то делали попытки показать отвратительную сторону стяжательства и накопительства, хотя уже партийные бонзы брежневских времен стали поговаривать, что мы мол не аскеты (сам слышал), что почему мол мы не можем после трудов праведных позволить себе приличный стол, термы, гетеры и т.д.? А уж когда пошло все на продажу, и совесть министров, и «любовь», то кто может осудить спекулянта, рэкетира, просто жулика? Ведь они тоже занимаются «хрематистикой».

 

Впрочем, это все уже «лирика». А нам надо заниматься «экономикой». Так вот, если вернуться к экономике, то труд распределяется по потребности не только в древнеиндийской общине и в южнославянской задруге, не только в патриархальной семье, где глава семейства выполнял роль нарядчика и за ужином «наряжал» старших сыновей с утра косить, девок сено ворошить, а внуков гусей пасти и грядки на огороде пропалывать, а у хозяйки обязанности были постоянные: печь топить, корову доить, хлебы месить и т.д., и все прекрасно исполнялось безо всякого «стимула». А продукты часто не распределялись и не Нормировались, и «мера потребления» не приводилась в соответствие с «мерой труда», потому что, как говорила моя бабка, «всего было вволю». А труд распределяется по потребности и... в капиталистическом тресте. Ни один нормальный капиталист, управляющий и т.д. не устанавливает пропорции различных видов работ в деньгах, а устанавливает их непосредственно, исходя исключительно из технологических условий производства и технико-экономических

 

42

 

соображений. Причем масштабы такого непосредственного планирования все время расширяются. И если взять какую-нибудь транснациональную корпорацию, которая включает в себя десятки ‘и даже сотни заводов в различных частях света, то взаимные поставки планируются в натуральных показателях, в штуках, метрах, тоннах и т.д.

 

Энгельс говорит всего лишь о возможности подобного же непосредственного распределения в масштабах всего общества. «Оно, – должно будет сообразовывать свой производственный план со средствами производства, к которым в особенности принадлежат также и рабочие силы. Этот план будет определяться в конечном счете взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и с необходимыми для их производства количествами труда. Люди сделают тогда все это очень просто, не прибегая к услугам прославленной «стоимости»¹.

 

И почему бы нет? Ведь «Дженерал Моторс» – это 750 тысяч работающих, десятки заводов и т.д. Это уже «общество» А Селюнин, – «где наша не пропадала!», – не входя в суть дела пытается иронизировать: «Вот те раз! Да ведь это мы только что проходили – все в точности, как у Родбертуса: в будущем обществе затраты на производство станут выражаться в часах рабочего времени. Но чем тогда будет регулироваться ПРОИЗВОДСТВО?»².

 

Простите, чем регулировалось производство у Робинзона, в хозяйстве Собакевича, чем оно регулируется внутри «Дженерал Моторс»? И никаких «кризисов перепроизводства» внутри такого рода хозяйства никогда не было. Были недороды, были засухи, падеж скота и, как следствие, был голод, но ни один хозяин не утопал в картофельной водке нуждаясь в хлебе и мясе, потому что у каждого хозяина был свой «производственный план», который определялся «взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и с необходимыми для их производства количествами труда»,

 

И вовсе не так у Родбертуса. Родбертус, Прудон и другие хотели соизмерять и сопоставлять полезны эффекты

 

¹ Маркс К.. Энгельс Ф. Соч.. т. 20. с. 321 

² Селюнин В. Цит. соч., с. 210

 

43

 

различных работ непосредственно в рабочем времени обособленных производителей. Но это также невозможно и нелепо, как сопоставлять полезные эффекты и трудовые затраты в их денежном выражении внутри самостоятельного хозяйства. Последнее было бы также нелепо, как если бы Робинзон прикидывал: чтобы иметь достаточно молока мне нужно коз на столько-то рублей. Другое дело, когда самостоятельное хозяйство становится товарным хозяйством: тогда натуральные показатели приходится переводить в денежные. Но если внутрихозяйственный расчет производится в деньгах, которые за пределами этого хозяйства являются настоящими деньгами, а не «квитанциями», то они выполняют роль не денег, а просто счётных единиц. Если я скажу, что в моем хозяйстве имеется на 10 руб. хлеба, на 20 руб. водки и на 50 руб. мяса, то «рубли» в данном случае это просто счетные единицы. И человек, которому я скажу об этом, наверняка тут же постарается прикинуть, сколько же у меня в действительности хлеба, водки и мяса.

 

«Настоящие» деньги предполагают обособленных самостоятельных производителей. Если же они циркулируют внутри одного и того же хозяйства, например, внутри нашего государственного сектора экономики, то они «ненастоящие» деньги и они перестают играть стимулирующую роль, как это практически и получилось у нас. Отсюда понятно также, что вслед за проблемой рынка у нас встала проблема хозяйственной самостоятельности предприятий, колхозов и совхозов, а затем и проблема собственности: свободно обмениваться на рынке могут только собственники. Но если от этого не уйти, то нужно постараться заставить хрематистику работать на экономику, а не наоборот, как это получилось у нас за последние пять лет: деньги люди нажили, а производство нисколько вперед не продвинулось. (Это писалось в 90-м году!!).

 

«Всякое распределение предметов потребления, ~ писал Маркс, – есть всегда лишь следствие распределения самих условий производства»¹. Это железный закон: крестьянин не может у себя в хозяйстве распределить труд и продукты так же, как то и другое распределяются между обособленными хозяйствами через рынок. Что хорошо, а что плохо, – это уже

 

¹ Маркс К, Энгельс Ф Соч., т. 19, с. 20

 

44

 

другой вопрос. Но прежде надо четко уяснить себе, что нельзя изменить принцип распределения предметов потребления, не меняя принципа распределения самих условий производства. Равно как и наоборот. «Вульгарный социализм (а от нет и некоторая часть демократии) перенял от буржуазных экономистов манеру рассматривать и трактовать распределение как нечто независимое от способа производства, а отсюда изображать дело так, будто социализм вращается преимущественно вокруг вопросов распределения. Но когда истинное отношение давным-давно уже выяснено, к чему же снова возвращаться вспять?»¹.

 

У Селюнина как раз и получается вульгарный социализм, только наоборот: вульгарные социалисты старого толка, хотели ввести социалистическое распределение, не меняя буржуазного способа распределения условий производства. Селюнин хочет изменить социалистический способ распределения, не меняя социалистических условий распределения условий производства. («Социалистические» здесь условно, поскольку, как сейчас многие говорят, «никто не знает, что такое социализм»). Но имеются те условия, которые фактически сложились у нас. Другое дело, как их назвать. Когда Энгельс говорит о том, что топа рами обмениваться могут только обособленные производители, и другой способ обмена и распределения при таких условиях производства невозможен, и критикует Родбертуса, то Селюнин говорит, что это «перл». Когда же он говорит, что такое изменение в условиях производства, когда обособленные производители становятся ассоциированными производителями, не может не повлечь за собой изменения в условиях распределения предметов потребления, то, оказывается Энгельс «утопист».

 

Абсолютно то же самое у Ю. Буртина. Когда Энгельс объясняет, что товары это «продукты, произведенные в обществе более или менее обособленных частных производителей» и т.д., то Буртин считает, что кандидатский минимум по политической экономии Энгельс сдал с оценкой «отлично»: «Едва ли можно спорить с тем, что здесь дано весьма ясное, конкретное и убеждающее изложение некоторых основных

 

¹ Там же, с. 20-21

 

45

 

положений марксовой теории стоимости»¹. Когда же он пишет о том, что при условии применения средств производства « в непосредственно обобществленной форме, труд каждого отдельного лица.. становится с самого начала и непосредственно общественным трудом» и что при этом уже не может быть распределения продуктов по стоимости, то здесь говорит Буртин, «не все ясно»².

 

Попробуем для ясности разбить проблему на две составляющие, которые, кстати, толком не различаются ни Селюниным, ни Буртиным Первая составляющая это непосредственно распределение условий производства. Вторая – непосредственное распределение предметов потребления Что касается непосредственного распределения условий производства, распределения труда по отраслям производства и видам работ, то это делается не только в хозяйстве Робинзона, но и в хозяйстве «Дженерал Моторс». Однако если и этого мало, то можно назвать также государственный сектор экономики Австрии, который составляет, кажется, около 90 % всего общественного производства Австрии. Если есть государственный сектор, то, значит, есть единый центр управления, который опосредованно-непосредственно распределяет труд, материальные и финансовые ресурсы.

 

Что это за зверь такой? – скажет Селюнин. – «Опосредованно непосредственное распределение труда»? В ответ на этот недоуменный вопрос, можно было бы ответить тоже вопросом: а где вы видели чисто опосредованное, опосредованное рынком распределения труда и капитала по отраслям и видам работ? ни один капиталист не полезет в воду не зная броду: он не затеет производство пуговиц, когда начинает входить в употребление застежка «молния». Он всегда заранее прикидывает, до выхода на рынок с готовой» продукцией, общественную необходимость определенного вида труда и, как правило, не ошибается. А впоследствии появляются частные и государственные агентства, фирмы, которые специализируются на изучении общественного спроса на те или иные товары, выдают различные рекомендации и т.д Распределение труда, таким образом, проходит два этапа: до выхода на рынок

 

¹ Буртин Ю. Ахиллесова пята исторической теории Маркса – "Октябрь", 1989,

² Там же

 

46

 

– непосредственно, хотя только еще идеально, то есть только в голове капиталиста, и через рынок – опосредованно

 

Конечно, ничего не _ случится в стране, если будет произведено несколько тысяч или десятков тысяч пуговиц, которые не к чему пришивать. Пострадает при этом только производитель пуговиц. Потеря не велика Но если в стране будет произведено несколько десятков тысяч тонн стали, которая никому не нужна, то это неизбежно оборачивается тем, что население не дополучит несколько тысяч квартир или проявятся другие нежелательные диспропорции Поэтому такие люди, как Гэлбрейт, которые лучше, чем мы, знают, что это такое, говорят нам: ребята, не увлекайтесь больно рыночной экономикой, то бишь хрематистикой, и не разбазаривайте государственный сектор. Государственный сектор экономики возник впервые отнюдь не при социализме И возник он и *-за того, что рынок не такой уж идеальный регулятор общественного производства. Он хорош там, где речь идет о производстве пуговиц для штанов, нотам, где начинается добывающая промышленность, машиностроение, электроника, там начинается государственное регулирование. И отдавать ключевые отрасли промышленности на волю рыночной стихии так же глупо, как держать государству у себя на шее мелочную торговлю, парикмахерские, пирожки, «ключников» и т.д.

 

Писатель Чингиз Айтматов заявил на Верховном Совете, что пока мы думали о том, что такое социализм, в Австрии, и Швеции социализм уже построили. Да, социализм начинается там, где начинается непосредственное распределение общественного производства и непосредственное распределение предметов потребления. По форме, во всяком случае, это вещи социалистические.

 

Распределение производства да, – нехотя согласится Селюнин. – Но предметов потребления? Где вы видели, – скажет он, – чтобы «там» выдавали предметы потребления просто так, безо всяких денег? – Ну а что же такое вся развитая социальная сфера в этих странах? Система образования с бесплатной выдачей учебников, завтраков, стипендий студентам? Система здравоохранения? Социального обеспечения? Социальной помощи безработным, малообеспеченным? Разве это не непосредственное распределение предметов потребления?

 

47

 

Маркс и Энгельс не дожили до этого времени. Но идея-то их состояла именно в том, что социализм органически вырастает из капиталистической экономики. Непосредственное распределение появляется как необходимое дополнение и следствие опосредованного стоимостью распределения. Это и есть фактическое подтверждение идеи Маркса и Энгельса. А Селюнин говорит, «что это за зверь такой?», не желая даже оглянуться вокруг.

 

Селюнин, конечно, может сказать, что это «у них» такое непосредственное распределение, а Энгельс-то имел в виду, что оно будет «у нас». Но в том-то и дело, что оно также «у них», как и «у нас». Это форма переходная, по сути социалистическая. Получается, что прав оказался Каутский с его «мирным врастанием», а не Ленин с его «диктатурой пролетариата»? Как будто бы да. Но тут надо еще решить вопрос, являются ли выразителями интересов рабочего класса те социал-демократические партии, которые находятся у власти в Австрии и Швеции и которые проводят широкую социальную политику? Если да, то это и есть диктатура пролетариата, и там революция произошла мирным путем, путем завоевания парламентского большинства. А такой вариант не исключался и революционным марксизмом.

 

Всякая форма эксплуатации имеет свои внутренние пределы. Такие пределы обнаружило рабство в эпоху Римской империи. В России в середине прошлого века их обнаружило крепостничество. Сейчас их повсюду обнаруживает капитал. И если даже тупой российский феодализм сумел мирным путем частично уступить новым формам жизни, то почему это не может сделать умный капитализм? По существу он это и делает. Но мы в это время пытаемся копировать образцы капитализма времен первоначального накопления, мы делаем упор не на экономику, а на хрематистику, отдаем в жертву первую в угоду второй.

 

Утрата перспективы, уход в чисто экономический прагматизм, означает утрату собственно политического руководства, которое связано именно с перспективными целями и задачами общества и государства, с его идеалами, которые не связаны однозначно с непосредственными экономическими задачами. Понятно, что говорить сейчас об идеалах, это все равно, что проповедовать вегетарианство среди каннибалов. На долгое время ко всякому идеализму у народа вкус отбит. Но пройдет и это: человек не может жить одной

 

48

 

хрематистикой. И это опять-таки следует не из чистой теории, а из тех же самых фактов. И здесь мы переходим ко второй части нашей проблемы – к распределению предметов потребления в форме зарплаты: оказывается и здесь чисто материальный интерес имеет свои пределы.

 

«Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, т.е. когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т.д., – одним словом, когда мы его потребляем...»¹. В параллель этому можно было бы сказать, что хрематистика сделала нас настолько глупыми, что мы уже не можем понять такие потребности человеческого организма, как и потребность в пище, в свежем воздухе и т.д. Хотя один большой ученый на страницах одного популярного издания доказывал, что склонность к лени развилась у людей со времен архантропов доказывал, что склонность появляется лишь там, где труд непосредственно не вознаграждается, а вознаграждение следует не за труд, а за рабочую силу. В традиционном сельском хозяйстве труд вознаграждался непосредственно. Этим он и стимулировался, – как у Некрасова в «Крестьянских детях»: отведает свежего хлебца ребенок и в поле смелее бежит за отцом...»

 

Паразитизм в массовом масштабе появляется только при капитализме, – паразитизм не среди эксплуататоров, а что, как раз и интересно, со стороны эксплуатируемых. Появляется городской люмпен. «Перековать» этот сброд не удалось даже Сталину и Ягоде на Беломорканале, не могут с ним окончательно справиться и самые благополучные современные страны типа США, Японии, Швеции. И в последнем случае не мизерный размер вознаграждения толкает людей на «дно» общества: размер там вполне приличный, а отвращает от труда опосредованный, отчужденный характер вознаграждения: человек не видит, не ощущает практических результатов, плодов своей деятельности, как это было у крестьянина и ремесленника. Здесь «работает» не лень, не желание паразитировать, а мотив вполне благородный, как у

 

¹ Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 42, с. 120

 

49

 

горьковского Сатина, – нежелание работать ради одной только сытости. Человек выше сытости, – говорит Сатин.

 

Человек действительно выше сытости. И это особенно обнаруживается там, где «сытость» как цель сама по себе уже достигнута, как это уже случилось в благополучных странах, Японии, США, Швеции, люди уже не хотят работать ради одной только сытости. Отсюда такие нетрадиционные стимулы к труду, как участие в управлении производством, «кружки качества», «человеческие отношения», участие в прибылях и т.д. Это серьезная уступка капитала наёмному труду: это возврат, – вынужденный возврат, – к непосредственной форме вознаграждения.

 

Непосредственно вознаграждается всякий творческий труд. Творческая деятельность по определению есть такая деятельность, которая стимулируется не извне, а изнутри, которая стимулирует сама себя, – это само-деятельность. (Об этом уже говорилось). И отчужденная форма вознаграждения не совмещается с творческой деятельностью. В. Селюнин, наверное, очень обиделся бы, и был бы прав, если бы ему сказали, что мотивом написания его статьи был исключительно гонорар от журнала «Знамя». Но того, чего он не хочет для себя, он не должен хотеть и для других. И зачем же миллионам наших рабочих и служащих желать того, через что уже прошли их собратья на Западе?

 

50

 

 

 

 

 

 

 

На главную страницу