ЛУЧШЕ МЕНЬШЕ, ДА ЛУЧШЕ
В вопросе об улучшении
нашего госаппарата Рабкрину следует, по моему мнению,
не гнаться за количеством и не торопиться. Мы так мало успели до сих пор подумать
и позаботиться о качестве нашего госаппарата, что будет законной забота об
особенно серьезной подготовке его, о сосредоточении в Рабкрине
человеческого материала действительно современного качества, т. е. не
отстающего от лучших западноевропейских образцов. Конечно, для социалистической
республики это условие слишком скромно. Но нам первое пятилетие порядочно-таки
набило голову недоверием и скептицизмом. Мы невольно склонны
проникаться этим качеством по отношению к тем, кто слишком много и слишком легко
разглагольствует, например, о "пролетарской" культуре: нам бы для
начала достаточно настоящей буржуазной культуры, нам бы для начала обойтись без
особенно махровых типов культур добуржуазного
порядка, т. е. культур чиновничьей, или крепостнической и т. п. В вопросах
культуры торопливость и размашистость вреднее всего. Это многим из наших
юных литераторов и коммунистов следовало бы намотать себе хорошенечко на ус.
И вот, в вопросе о
госаппарате мы теперь из предыдущего опыта должны сделать тот вывод, что лучше
бы помедленнее.
Дела с госаппаратом у нас до
такой степени печальны, чтобы не сказать
отвратительны, что мы должны сначала подумать вплотную, каким образом бороться
с недостатками его, памятуя, что эти недостатки коренятся в прошлом, которое
хотя перевернуто, но не изжито, не отошло в стадию ушедшей уже в далекое
прошлое культуры. Именно о культуре ставлю я здесь вопрос, потому что в этих
делах достигнутым надо считать только то, что вошло в культуру, в быт, в
привычки. А у нас, можно сказать, хорошее в социальном
устройстве до последней степени не продумано, не понято, не прочувствовано,
схвачено наспех, не проверено, не испытано, не подтверждено опытом, не
закреплено и т. д. Иначе и не могло быть, конечно, в революционную эпоху и при
такой головокружительной быстроте развития, которая привела нас в пять лет от
царизма к советскому строю.
Надо вовремя взяться за ум.
Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению
вперед, ко всякому хвастовству и т. д. Надо задуматься над проверкой тех шагов
вперед, которые мы ежечасно провозглашаем, ежеминутно делаем и потом
ежесекундно доказываем их непрочность, несолидность и
непонятость. Вреднее всего здесь было бы спешить.
Вреднее всего было бы полагаться на то, что мы хоть что-нибудь знаем, или на
то, что у нас есть сколько-нибудь значительное количество элементов для
построения действительно нового аппарата, действительно заслуживающего названия
социалистического, советского и т. п.
Нет, такого аппарата и даже элементов
его у нас до смешного мало, и мы должны помнить, что для создания его не надо
жалеть времени и надо затратить мною, много, много лет.
Какие элементы имеются у нас
для создания этого аппарата? Только два. Во-первых, рабочие, увлеченные борьбой
за социализм. Эти элементы недостаточно просвещены. Они хотели бы дать нам
лучший аппарат. Но они не знают, как это сделать. Они не могут этого сделать.
Они не выработали в себе до сих пор такого развития, той культуры, которая
необходима для этого. А для этого необходима именно культура. Тут ничего нельзя
поделать нахрапом или натиском, бойкостью или
энергией, или каким бы то ни было лучшим человеческим качеством вообще.
Во-вторых, элементы знания, просвещения, обучения, которых у нас до смешного мало по сравнению со всеми другими
государствами.
И тут нельзя забывать, что
эти знания мы слишком еще склонны возмещать (или мнить, что их можно
возместить) усердием, скоропалительностью и т. д.
Нам надо во что бы то ни
стало поставить себе задачей для обновления нашего госаппарата: во-первых —
учиться, во-вторых — учиться и в-третьих — учиться и
затем проверять то, чтобы наука у нас не оставалась мертвой буквой или модной
фразой (а это, нечего греха таить, у нас особенно часто бывает), чтобы наука
действительно входила в плоть и кровь, превращалась в составной элемент быта
вполне и настоящим образом. Одним словом, нам надо предъявлять не те
требования, что предъявляет буржуазная Западная Европа, а те, которые достойно
и прилично предъявлять стране, ставящей своей задачей развиться в
социалистическую страну.
Выводы из сказанного: мы
должны сделать Рабкрин, как орудие улучшения нашего
аппарата, действительно образцовым учреждением.
Для того,
чтобы он мог достигнуть необходимой высоты, нужно держаться правила: семь раз
примерь, один раз отрежь.
Для этого нужно, чтобы
действительно лучшее, что есть в нашем социальном строе, с наибольшей
осторожностью, обдуманностью, осведомленностью было прилагаемо к созданию
нового наркомата.
Для этого нужно, чтобы
лучшие элементы, которые есть в нашем социальном строе, а именно: передовые
рабочие, во-первых, и, во-вторых, элементы действительно просвещенные, за
которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут
против совести, — не побоялись признаться ни в какой
392
трудности и не побоялись никакой борьбы для
достижения серьезно поставленной себе цели.
Мы уже пять лет суетимся над
улучшением нашего госаппарата, но это именно только суетня, которая за пять лет
доказала лишь свою непригодность или даже свою бесполезность, или даже свою
вредность. Как суетня, она давала нам видимость
работы, на самом деле засоряя наши учреждения и наши мозги.
Надо, наконец, чтобы это
стало иначе.
Надо взять за правило: лучше
числом поменьше, да качеством повыше. Надо взять за правило: лучше через два
года или даже через три года, чем второпях, без всякой надежды получить
солидный человеческий материал.
Я знаю, что это правило
трудно будет выдержать и применить к нашей действительности. Я знаю, что
тысячами лазеек обратное правило будет пробивать у нас себе дорогу. Я знаю, что
сопротивление нужно будет оказать гигантское, что настойчивость нужно будет
проявить дьявольскую, что работа здесь первые годы, по крайней мере, будет
чертовски неблагодарной; и тем не менее я убежден, что только такой работой мы
сможем добиться своей цели и, только добившись этой цели, мы создадим
республику, действительно достойную названия советской, социалистической и пр.,
и пр., и т. п.
Вероятно, многие читатели
нашли цифры, которые я привел в виде примера в первой своей статье*, слишком
незначительными. Я уверен, что можно привести много расчетов в доказательство
недостаточности этих цифр. Но я думаю, что выше всех таких и всяких расчетов
нам следует поставить одно: интерес действительно образцового качества.
Я считаю, что для нашего
госаппарата именно теперь настала, наконец, пора, когда мы должны поработать
над ним как следует, со всей серьезностью, и когда едва ли не самой вредной
чертой этой работы будет
_________________
* См. настоящий том,
стр. 383—388. Ред.
торопливость. Поэтому я бы очень предостерегал
от увеличения этих цифр. Напротив, на мой взгляд, здесь следует быть особенно
скупыми на цифры. Будем говорить прямо. Наркомат Рабкрина
не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже
поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабкрина"
нет и что при современных условиях с этого наркомата нечего и спрашивать. Нам
надо твердо запомнить это", если мы хотим действительно задаться целью
через несколько лет выработать учреждение, которое, во-первых, должно быть
образцовым, во-вторых, должно внушать всем безусловное доверие и, в-третьих,
доказать всякому и каждому, что мы действительно оправдали работу такого
высокого учреждения, как ЦКК. Всякие общие нормы числа служащих, по-моему,
следует изгнать сразу и бесповоротно. Служащих Рабкрина
мы должны подбирать совершенно особо и не иначе, как на основании строжайшего
испытания. К чему, на самом деле, составлять наркомат, в котором работа велась
бы кое-как, опять не внушая к себе ни малейшего доверия, в котором бы слово
пользовалось бесконечно малым авторитетом? Я думаю, что избегнуть этого
является главной нашей задачей при такого
рода перестройке, которую мы имеем теперь в виду.
Рабочие, которых мы
привлекаем в качестве членов ЦКК, должны быть безупречны, как коммунисты, и я
думаю, что над ними надо еще длительно поработать, чтобы обучить их приемам и
задачам их работы. Дальше, помощниками в этой работе должно быть определенное
число секретарского персонала, от которого надо будет требовать тройной
проверки перед назначением его на службу. Наконец, те должностные лица, которых
мы решимся, в виде исключения, поставить сразу на места служащих Рабкрина, должны удовлетворять следующим условиям:
во-первых, они должны быть рекомендованы
несколькими коммунистами;
во-вторых, они должны выдержать испытание на
знание нашего госаппарата;
в-третьих, они должны выдержать испытание на
знание основ теории по вопросу о нашем госаппарате, на знание основ науки
управления, делопроизводства и т. д.;
в-четвертых, они должны сработаться с членами
ЦКК и со своим секретариатом так, чтобы мы могли ручаться за работу всего этого
аппарата в целом.
Я знаю, что эти требования
предполагают непомерно большие условия, и я очень склонен опасаться, что
большинство "практиков" в Рабкрине объявят
эти требования неисполнимыми или будут презрительно посмеиваться над ними. Но я
спрашиваю любого из теперешних руководителей Рабкрина
или из лиц, прикосновенных к нему, может ли он сказать мне по совести — какая надобность на практике в таком наркомате,
как Рабкрин? Я думаю, что этот вопрос поможет ему
найти чувство меры. Либо не стоит заниматься одной из
реорганизаций, которых у нас так много бывало, такого безнадежного дела, как Рабкрин, либо надо действительно поставить себе задачей
создать медленным, трудным, необычным путем, не без многочисленных проверок,
нечто действительно образцовое, способное внушать всякому и каждому уважение и
не только потому, что чины и звания этого требуют.
Если не запастись терпением,
если не положить на это дело нескольких лет, то лучше за него вовсе не браться.
По-моему, из тех учреждений,
которые мы уже напекли по части высших институтов труда и прочее, выбрать
минимум, проверить вполне серьезную постановку и продолжать работу лишь так,
чтобы она действительно стояла на высоте современной науки и давала нам все ее
обеспечения. Тогда в несколько лет не утопично будет надеяться на получение
учреждения, которое будет в состоянии делать свое дело, именно —
систематически, неуклонно работать, пользуясь доверием рабочего класса,
Российской коммунистической партии и всей массы населения пашей республики, над
улучшением нашего госаппарата.
Подготовительную к этому
деятельность можно было бы начать уже сейчас. Если бы наркомат Рабкрина согласился с планом настоящего преобразования, то
тогда он мог бы сейчас начать подготовительные шаги с тем, чтобы работать
систематически вплоть до их полного завершения, не торопясь и не отказываясь от
переделки сделанного однажды.
Всякое половинчатое решение
тут было бы до последней степени вредно. Всякие нормы служащих Рабкрина, исходящие из каких бы то ни было других
соображений, были бы, в сущности, основаны на старых чиновничьих соображениях,
на старых предрассудках, на том, что уже осуждено, что вызывает общие насмешки,
и т. д. В сущности, здесь вопрос стоит так:
Либо показать теперь, что мы
всерьез чему-нибудь научились в деле государственного строительства (не грех в
пять лет чему-нибудь научиться), либо — что мы не созрели для этого; и тогда не
стоит браться за дело.
Я думаю, что при том
человеческом материале, который мы имеем, не будет нескромно предположить, что
мы уже достаточно научились для того, чтобы систематически и заново построить хоть
один наркомат. Правда, этот один наркомат должен определять собой весь наш
госаппарат в целом.
Объявить конкурс сейчас же
на составление двух или больше учебников по организации труда вообще и
специально труда управленческого. В основу можно положить имеющуюся уже у нас
книгу Ерманского, хотя он, в скобках будь сказано, и
отличается явным сочувствием меньшевизму и непригоден для составления учебника,
подходящего для Советской власти. Затем, можно взять за основу недавнюю книгу Керженцева; наконец, могут пригодиться еще кое-какие из имеющихся частичных пособий.
Послать нескольких
подготовленных и добросовестных лиц в Германию или в Англию для сбора
литературы и изучения этого вопроса. Англию я называю на случай, если бы
посылка в Америку или Канаду оказалась невозможной.
Назначить комиссию для
составления первоначальной программы экзаменов на кандидата в служащие Рабкрина; тоже — на кандидата в члены ЦКК.
Эти и подобные им работы,
разумеется, не затруднят ни наркома, ни членов коллегии Рабкрина,
ни президиум ЦКК.
Параллельно с этим придется
назначить подготовительную комиссию для подыскания кандидатов на должность
членов ЦКК. Я надеюсь, что на эту должность у нас найдется теперь уже более,
чем достаточно кандидатов как из числа опытных
работников всех ведомств, так и из числа студентов наших советских школ. Едва
ли будет правильно исключать ту или другую категорию заранее. Вероятно,
придется предпочесть разнообразный состав этого учреждения, в котором мы должны
искать соединения многих качеств, соединения неодинаковых достоинств, так что
тут придется поработать над задачей составления списка кандидатов. Например, более всего было бы нежелательным, если бы новый наркомат
был составлен по одному шаблону, допустим, из типа людей характера чиновников,
или с исключением людей характера агитаторов, или с исключением людей,
отличительным свойством которых является общительность или способность
проникать в круги, не особенно обычные для такого рода работников, и т. д.
*
* *
Я думаю, что лучше всего
выражу свою мысль, если сравню мой план с учреждениями академического типа.
Члены ЦКК должны будут под руководством своего президиума работать
систематически над просмотром всех бумаг и документов Политбюро. Вместе с тем
они должны будут правильно распределять свое время между отдельными работами по
проверке делопроизводства в наших учреждениях, начиная от самых мелких и
частных и кончая высшими государственными учреждениями. Наконец, к разряду их
работ будут относиться занятия теорией, т. е. теорией организации той работы,
которой они намереваются себя посвятить, и практические занятия под
руководством либо старых товарищей, либо преподавателей высших институтов
организации труда.
Но я думаю, что ограничиться
такого рода академическими работами им никак не доведется. Наряду с ними им
придется подготовлять себя к работам, которые я не постеснялся бы назвать
подготовкой к ловле, не скажу — мошенников, но вроде того, и придумыванием
особых ухищрений для того, чтобы прикрыть свои походы, подходы и т. п.
Если в западноевропейских
учреждениях подобные предложения вызвали бы неслыханное негодование, чувство
нравственного возмущения и т. д., то я надеюсь, что мы еще недостаточно
обюрократились, чтобы быть способными на это. У нас нэп еще не успел приобрести
такого уважения, чтобы обижаться при мысли о том, что тут могут кого-то ловить.
У нас еще так недавно построена Советская республика и
навалена такая куча всякого хлама, что обидеться при мысли о том, что среди
этого хлама можно производить раскопки при помощи некоторых хитростей, при
помощи разведок, направленных иногда на довольно отдаленные источники или
довольно кружным путем, едва ли придет кому-либо в голову, а если и придет, то
можно быть уверенным, что над таким человеком мы все от души посмеемся.
Наш новый Рабкрин, надеемся, оставит позади себя то качество, которое
французы называют pruderie, которое мы можем назвать
смешным жеманством пли смешным важничаньем и которое до последней степени на
руку всей нашей бюрократии, как советской, так и партийной. В скобках будь сказано, бюрократия у нас бывает не только
в советских учреждениях, но и в партийных.
Если я писал выше о том, что
мы должны учиться и учиться в институтах по высшей организации труда и т. п.,
то это отнюдь не значит, что я понимаю это "учение" сколько-нибудь по-школьному, или чтобы я ограничивался мыслью об учении
только по-школьному.
Я надеюсь, что ни один настоящий революционер
не заподозрит меня в том, что я под "учением" в этом случае отказался
понять какую-нибудь полушутливую проделку, какую-нибудь хитрость, какую-нибудь
каверзу или нечто в этом роде. Я знаю, что в западноевропейском чинном и
серьезном государстве эта мысль вызвала бы действительно ужас, и ни один
порядочный чиновник не согласился бы даже допустить ее к обсуждению. Но я
надеюсь, что мы еще недостаточно обюрократились и что у нас ничего, кроме
веселья, обсуждение этой мысли не вызывает.
В самом деле, почему не
соединить приятное с полезным? Почему не
воспользоваться какой-нибудь шутливой или полушутливой проделкой для того,
чтобы накрыть что-нибудь смешное, что-нибудь вредное, что-нибудь полусмешное, полувредное и т. д.?
*
* *
Мне
кажется, что наш Рабкрин выиграет немало, если примет
эти соображения к своему рассмотрению, и что список казусов, посредством
которых наша ЦКК или ее коллеги по Рабкрину выиграли
несколько своих наиболее блестящих побед, будет обогащен немало похождениями
наших будущих "рабкринщиков" и "цекакистов" в местах, не совсем удобоупоминаемых
в чинных и чопорных учебниках.
Как можно соединить
учреждения партийные с советскими? Нет ли тут
чего-либо недопустимого?
Я ставлю этот вопрос не от
своего имени, а от имени тех, на кого я намекнул выше, говоря, что бюрократы
имеются у нас не только в советских, но и в партийных учреждениях.
Почему бы, в самом деле, не
соединить те и другие, если это требуется интересом дела? Разве кто-либо не
замечал когда-либо, что в таком наркомате, как Наркоминдел,
подобное соединение приносит чрезвычайную пользу и практикуется с самого его
начала? Разве в Политбюро не обсуждаются с партийной точки зрения многие мелкие
и крупные вопросы о "ходах" с нашей стороны в ответ на
"ходы" заграничных держав, в предотвращение их, ну, скажем, хитрости,
чтобы не выражаться менее прилично? Разве это гибкое соединение советского с партийным не является источником чрезвычайной
силы в нашей политике? Я думаю, что то, что оправдало себя, упрочилось в нашей
внешней политике и вошло уже в обычай так, что не вызывает никаких сомнений в
этой области, будет, по меньшей мере, столько же уместно (а я думаю, что будет
гораздо более уместно) по отношению ко всему нашему государственному аппарату.
А ведь Рабкрин и посвящен всему нашему
государственному аппарату, и деятельность его должна касаться всех и всяких, без
всякого изъятия, государственных учреждении, и местных, и центральных, и
торговых, и чисто чиновничьих, и учебных, и архивных, и театральных и т. д. —
одним словом, всех без малейшего изъятия.
Почему же для учреждения с
таким широким размахом, для которого, кроме того, требуется еще чрезвычайная
гибкость форм деятельности, — почему же для него не допустить своеобразного
слияния контрольного партийного учреждения с
контрольным советским?
Я бы не видел в этом никаких
препятствий. Более того, я думаю, что такое соединение является единственным
залогом успешной работы. Я думаю, что всякие сомнения на этот счет вылезают из
самых пыльных углов нашего госаппарата и что на них следует отвечать только
одним — насмешкой.
*
* *
Другое сомнение: удобно ли
соединять деятельность учебную с деятельностью должностной? Мне кажется, не
только удобно, но и должно. Вообще говоря, мы успели заразиться от
западноевропейской государственности, при всем революционном к ней отношении,
целым рядом вреднейших и смешнейших предрассудков, а
отчасти нас умышленно заразили этим наши милые бюрократы, не без умысла
спекулируя на том, что в мутной воде подобных предрассудков им неоднократно
удастся ловить рыбу; и лавливали они рыбу в этой мутной воде до такой степени,
что только совсем слепые из нас не видели, как широко эта ловля практиковалась.
Во всей области
общественных, экономических и политических отношений мы "ужасно"
революционны. Но в области чинопочитания, соблюдения форм и обрядов
делопроизводства наша "революционность" сменяется сплошь да рядом
самым затхлым рутинерством. Тут не раз можно наблюдать интереснейшее явление,
как в общественной жизни величайший прыжок вперед соединяется с чудовищной
робостью перед самыми маленькими изменениями.
Это и понятно, потому что
самые смелые шаги вперед лежали в области, которая составляла издавна удел
теории, лежали в области, которая культивировалась главным образом и даже почти
исключительно теоретически. Русский человек отводил душу от постылой
чиновничьей действительности дома за необычайно смелыми теоретическими
построениями, и поэтому эти необычайно смелые теоретические построения
приобретали у нас необыкновенно односторонний характер. У нас уживались рядом
теоретическая смелость в общих построениях и поразительная робость по отношению
к какой-нибудь самой незначительной канцелярской реформе. Какая-нибудь
величайшая всемирная земельная революция разрабатывалась с неслыханной в иных
государствах смелостью, а рядом не хватало фантазии на какую-нибудь десятистепенную канцелярскую реформу; не хватало фантазии
или не хватало терпения применить к этой реформе те же общие положения, которые
давали такие "блестящие" результаты, будучи применяемы к вопросам
общим.
И поэтому наш теперешний быт
соединяет в себе в поразительной степени черты отчаянно смелого
с робостью мысли перед самыми мельчайшими изменениями.
Я думаю, что иначе и не
бывало ни при одной действительно великой революции, потому что действительно
великие революции рождаются из противоречий между старым, между направленным на
разработку старого и абстрактнейшим стремлением к
новому, которое должно уже быть так ново, чтобы ни одного грана старины в нем
не было.
И чем круче эта революция,
тем дольше будет длиться то время, когда целый ряд таких противоречий будет
держаться.
*
* *
бщей чертой нашего быта является теперь следующее: мы разрушили
капиталистическую промышленность, постарались разрушить дотла учреждения
средневековые, помещичье землевладение и на этой почве создали мелкое и
мельчайшее крестьянство, которое идет за пролетариатом из доверия к результатам
его революционной работы. На этом доверии, однако, продержаться нам вплоть до
победы социалистической революции в более развитых странах нелегко, потому что
мелкое и мельчайшее крестьянство, особенно при нэпе, держится по экономической
необходимости на крайне низком уровне производительности труда. Да и
международная обстановка вызвала то, что Россия отброшена теперь назад, что в
общем и целом производительность народного труда у нас теперь значительно менее
высока, чем до войны. Западноевропейские капиталистические державы, частью
сознательно, частью стихийно, сделали все возможное, чтобы отбросить пас назад,
чтобы использовать элементы гражданской войны в России для возможно большего
разорения страны. Именно такой выход из империалистической войны представлялся,
конечно, имеющим значительные выгоды: если мы не опрокинем революционного строя
в России, то, во всяком случае, мы затрудним его развитие к социализму, — так,
примерно, рассуждали эти державы, и с их точки зрения они не могли рассуждать
иначе. В итоге они получили полурешение своей задачи.
Они не свергли нового строя, созданного революцией, но они и
не дали ему возможности сделать сейчас же такой шаг вперед, который бы оправдал
предсказания социалистов, который бы дал им возможность с громадной быстротой
развить производительные силы, развить все те возможности, которые сложились бы
в социализм, доказать всякому и каждому наглядно, воочию, что социализм таит в
себе гигантские силы и что человечество перешло теперь к новой, несущей
необыкновенно блестящие возможности стадии развития.
Система международных
отношений сложилась теперь такая, что в Европе одно из государств порабощено
государствами-победителями — это Германия. Затем, ряд государств, и притом
самых старых государств Запада, оказались, в силу победы, в условиях, когда они
могут пользоваться этой победой для ряда неважных уступок своим угнетенным
классам, — уступок, которые, все же, оттягивают революционное движение в них и
создают некоторое подобие "социального мира".
В то же время целый ряд
стран: Восток, Индия, Китай и т. п., в силу именно последней империалистической
войны, оказались окончательно выбитыми из своей колеи. Их развитие направилось
окончательно по общеевропейскому капиталистическому масштабу. В них началось
общеевропейское брожение. И для всего мира ясно теперь, что они втянулись в
такое развитие, которое не может не привести к кризису всего всемирного
капитализма.
Мы стоим, таким образом, в
настоящий момент перед вопросом: удастся ли нам продержаться при нашем мелком и
мельчайшем крестьянском производстве, при нашей разоренности до тех пор, пока западноевропейские
капиталистические страны завершат свое развитие к социализму? Но они завершают
его не так, как мы ожидали раньше. Они завершают его не равномерным
"вызреванием" в них социализма, а путем эксплуатации одних государств другими, путем эксплуатации первого из побежденных во
время империалистической войны государства, соединенной с эксплуатацией всего
Востока. А Восток, с другой стороны, пришел окончательно в революционное
движение именно в силу этой первой империалистической войны и окончательно
втянулся в общий круговорот всемирного революционного движения.
Какая же тактика
предписывается таким положением дел для нашей страны? Очевидно, следующая: мы
должны проявить в величайшей степени осторожность для сохранения нашей рабочей
власти, для удержания под ее авторитетом и под ее руководством нашего мелкого и
мельчайшего крестьянства. На нашей стороне тот плюс, что весь мир уже переходит
теперь к такому движению, которое должно породить всемирную социалистическую
революцию. Но на нашей стороне тот минус, что империалистам удалось расколоть
весь мир на два лагеря, причем этот раскол осложнен тем, что Германии, стране
действительно передового культурного капиталистического развития, подняться
теперь до последней степени трудно. Все капиталистические державы так
называемого Запада клюют ее и не дают ей подняться. А с другой стороны, весь
Восток, с его сотнями миллионов трудящегося эксплуатируемого населения,
доведенного до последней степени человеческой крайности, поставлен в условия,
когда его физические и материальные силы не идут решительно ни в какое
сравнение с физическими, материальными и военными силами любого из гораздо
меньших западноевропейских государств.
Можем ли мы спастись от
грядущего столкновения с этими империалистическими государствами? Есть ли у нас надежда на то, что внутренние противоречия и
конфликты между преуспевающими империалистическими государствами Запада и
преуспевающими империалистическими государствами Востока дадут нам оттяжку
второй раз, как они дали в первый, когда поход западноевропейской
контрреволюции, направленный к поддержке русской контрреволюции, сорвался из-за
противоречий в лагере контрреволюционеров Запада и Востока, в лагере
эксплуататоров восточных и эксплуататоров западных, в лагере Японии и
Америки?
На этот вопрос, мне кажется,
следует ответить таким образом, что решение зависит здесь от слишком многих
обстоятельств, и исход борьбы в общем и целом можно
предвидеть лишь на том основании, что гигантское большинство населения земли в
конце концов обучается и воспитывается к борьбе самим капитализмом.
Исход борьбы зависит, в
конечном счете, от того, что Россия, Индия, Китай и т.
п. составляют гигантское большинство населения. А именно это большинство
населения и втягивается с необычайной быстротой в последние годы в борьбу за
свое освобождение, так что в этом смысле не может быть ни тени сомнения в том,
каково будет окончательное решение мировой борьбы. В этом смысле окончательная
победа социализма вполне и безусловно обеспечена.
Но нам интересна не эта
неизбежность окончательной победы социализма. Нам интересна та тактика, которой
должны держаться мы, Российская коммунистическая партия, мы, российская
Советская власть, для тою,
чтобы помешать западноевропейским контрреволюционным государствам раздавить
нас. Для того, чтобы обеспечить наше существование до
следующего военного столкновения между контрреволюционным империалистическим
Западом и революционным и националистическим Востоком, между цивилизованнейшими государствами мира и государствами
по-восточному отсталыми, которые, однако, составляют большинство, — этому
большинству нужно успеть цивилизоваться. Нам тоже не хватает цивилизации для
того, чтобы перейти непосредственно к социализму, хотя мы
и имеем для этого политические предпосылки. Нам следует держаться такой тактики
или принять для нашего спасения следующую политику.
Мы должны постараться построить
государство, в котором рабочие сохранили бы свое руководство над крестьянами,
доверие крестьян по отношению к себе и с величайшей экономией изгнали бы из своих общественных отношений всякие следы каких бы то
ни было излишеств.
Мы должны свести наш
госаппарат до максимальной экономии. Мы должны изгнать из него все следы
излишеств, которых в нем осталось так много от царской России, от ее
бюрократическо-капиталистического аппарата.
Не будет ли это царством
крестьянской ограниченности?
Нет. Если мы сохраним за
рабочим классом руководство над крестьянством, то мы получим возможность ценой
величайшей и величайшей экономии хозяйства в нашем государстве добиться того,
чтобы всякое малейшее сбережение сохранить для развития нашей крупной машинной
индустрии, для развития электрификации, гидроторфа, для достройки Волховстроя и
прочее.
В этом и только в этом будет
наша надежда. Только тогда мы в состоянии будем пересесть, выражаясь
фигурально, с одной лошади на другую, именно, с лошади крестьянской, мужицкой,
обнищалой, с лошади экономий, рассчитанных на разоренную крестьянскую страну, —
на лошадь, которую ищет и не может, но искать для себя пролетариат, на лошадь
крупной машинной индустрии, электрификации, Волховстроя и т. д.
Вот как я связываю в своих
мыслях общий план вашей работы, нашей политики, нашей тактики, нашей стратегии
с задачами реорганизованного Рабкрина.
Вот в чем для меня состоит оправдание тех исключительных забот, того
исключительного внимания, которое мы должны уделить Рабкрину,
поставив его на исключительную высоту, дав ему головку с правами ЦК и т. д. и
т. п.
Это оправдание состоит в
том, что лишь посредством максимальной чистки нашего аппарата, посредством
максимального сокращения всего, что не абсолютно необходимо в нем, мы в
состоянии будем удержаться наверняка. И притом мы будем в состоянии удержаться
не на уровне мелкокрестьянской страны, не на уровне этой всеобщей
ограниченности, а на уровне, поднимающемся неуклонно вперед и вперед к крупной
машинной индустрии.
Вот о каких высоких задачах
мечтаю я для нашего Рабкрина.
Вот для чего я планирую для него слияние авторитетнейшей партийной верхушки с
"рядовым" наркоматом.
2 марта 1923 года.
"Правда"
№ 49, 4 марта
Подпись: Н. Ленин.
Печатается по записи секретаря
(Машинописный экземпляр, сверенной с текстом газеты)