ГАЛЬВАНИЗАЦИЯ ТРУПА ЛОГИЧЕСКОГО ПОЗИТИВИЗМА

 

 

Содержание:

 

1. Системы и околосистемники                                                            2

2. Выбор основного объекта критики                                                   3

3. Логико-методологическое сальто-мортале                                      4

4. О задачах исследования                                                                      5

5. Образчик логических выкрутасов Г.П.Щедровицкого                    5

6. Различение объекта и предмета знания                                          10

7. Что такое система? И чем отличается система от структуры?     12

8. Системы знания, предмета и объекта                                              13

9. Как Г.П.Щедровицкий превзошел К. Маркса                                 15

10. Конец - всему делу венец                                                                15

11. Сводятся ли мышление и знания к знакам?                                  16

12. Можно ли исследовать системы формально?                               18

13. Как О.И.Генисаретский заткнул за пояс Гегеля                           21

14. А.С.Ахиезер в роли Гегеля современности                                   27

15. Перевод Э.Г.Юдина на русский язык                                            30

16. Рекордсмен абстрактной зауми В.А.Лефевр                                31

17. Как Г.П.Щедровицкий углубил Г.П.Щедровицкого                    33

18. Обещали - веселились, посчитали - прослезились                       34

19. Картинка с натуры                                                                           38

20. Логический позитивизм на Западе и у нас                                   43

21. В чем причины оживления провинциального позитивизма       45

22. Вместо заключения                                                                          53

 

 

1. Системы и околосистемники

 

Примечательная черта современного состояния науки заключается в том, что под давлением насущных потребностей общественного производства и самой науки назревает крутой переход от старых, элементарных представлений к системным.

 

Все большее число людей начинает осознавать, что сложные целостные объекты, процессы и образования представляют нечто большее, нежели сумму их составных частей, что целостным, системным объектам присущи свойства и закономерности, которые не присущи отдельно взятым элементам, составляющим эти объекты, и поэтому прежние методы научного исследования, сложившиеся на элементарных объектах, не годятся для исследования системных объектов.

 

То, что в течение последних десятилетий смутно ощущалось и выражалось в призывах к «комплексному подходу», теперь начинает подвергаться строгому научному анализу, в том числе и количественному, становится предметом изучения нового научного направления - теории систем.

 

В условиях, когда, с одной стороны, системный метод становится насущной необходимостью, а с другой стороны, когда в целом в науке и практике преобладает досистемный, элементарный подход, слово «система» и так называемые «системные исследования» неизбежно должны были стать модой. Так оно и случилось. Плотина прорвалась, и теперь как из рога изобилия посыпались статьи, брошюры и устные высказывания, в которых в самых разных сочетаниях употребляются слова «система», «структура», «системный подход», «организация», «управление», «объект исследования», «предмет исследования» и т.д. и т.п.

 

На первый взгляд, эти выступления нужно было бы приветствовать, поскольку они направлены против старых, досистемных воззрений. В действительности же, многие из этих выступлений приносят, пожалуй, больше вреда, нежели пользы.

 

Подавляющее большинство новоявленных «системщиков», не уяснив для себя существа вставшей проблемы и не совершив необходимого индивидуального развития, пытается подарить что-то миру, используя все тот же хорошо знакомый им элементарный метод. Вполне естественно, что большинство высказываний этих «системщиков» не разъясняет, а, напротив, еще более запутывает вставшую проблему.

 

Надо сказать, что подлинно системный подход в науке - это и есть диалектико-материалистический подход, который трудно дается и потому редко встречается. За всю известную нам историю подлинными диалектиками себя показали лишь единицы людей. Нам, например, известно лишь четыре человека, которых можно назвать диалектиками, - это Гегель, Маркс, Энгельс и Ленин, да и то - первый из них, как известно, был диалектиком не совсем и не до конца полным. Он хорошо уловил «развитие», но не уловил «материальности» окружающего мира, а, следовательно, и действительного источника развития, и поэтому возродил бога в форме абсолюта. Среди наших новоявленных «системщиков» есть такие, которые улавливают только «материальность» и не улавливают «развития», но есть и такие, которые не улавливают ни того, ни другого. Подлинный, стопроцентный системщик обязан охватывать обе стороны окружающего мира, - без этого непременного условия нельзя понять «систем» и «системный метод».

 

Связь здесь простая. Развивающиеся системы  (вопрос в настоящее время встал именно о развивающихся системах) не могут быть схвачены мыслью без понимания «развития» в природе, его общих принципов, а «развитие» ни при каких обстоятельствах не может быть схвачено, если иметь в виду не сами материальные объекты, а только их отражения. Только один Гегель смог преодолеть необыкновенно трудное препятствие - понять, (а точнее, - по Ленину, - угадать) «развитие» на не материальных объектах. Другого такого примера история не знает. Но и здесь относительно Гегеля надо иметь в виду одно весьма немаловажное обстоятельство, которое многими забывается. Все знают, насколько труден Гегель для понимания; его наследство еще не освоено. В. И. Ленин оставил завещание овладеть наследством Гегеля - прочитать его с материалистических позиций, - но, к сожалению, это завещание Ленина не выполнено до сих пор. При переводе Гегеля на материалистический язык вполне может оказаться, что в понимании Гегелем «развития» обнаружатся изъяны, связанные с нематериальностью изученного им объекта. Мы ни в какой мере не умаляем Гегеля, напротив, Гегель навсегда останется титаном и загадкой, мыслителем, достойным всяческого восхищения. Мы хотим лишь выразить мысль - только на материальных объектах может быть раскрыто «развитие».

 

Казалось бы, такая постановка задачи вполне доступна для понимания любому человеку, живущему в Советском Союзе. Но надо быть большим философом, чтобы понять эту простую истину. И, тем не менее, именно у нас в Советском Союзе есть люди, которые пытаются понять «системы» и «развитие» не на материальных объектах, а на своих собственных измышлениях об объектах. Вот о них мы и поведем речь в настоящем реферате.

 

О тех, кто не отрывается от материальной основы, но еще не схватывает «развития», мы поведем речь в другом реферате, сейчас же сосредоточим внимание на тех, кто не схватывает ни «развития», ни «материальности». Мы не скажем, чтобы это направление в науке было опасным и заслуживало бы первостепенного внимания; забвение «материальности» - всегда являлось всего лишь идеалистическим вывертом, и в этом смысле оно не заслуживало бы того, чтобы на нем останавливаться в первую очередь. Но дело в том, что за последние несколько лет эти идеалистические выверты получили распространение среди некоторой части советской молодежи. Несколько недоучившихся студентов ведут пропаганду среди той части советской молодежи, которая плохо знает марксизм, историю и достижения передовой науки, но которая, вместе с тем, вообразила, что она де что-то смыслит и в науке, и в истории. Это, главным образом, та молодежь, которая, закончив начальное образование в институтах и университетах, сама еще ничего не сделала в жизни; молодежь, не знающая ни практики, ни жизни, ни истории. Ее пророки - те же недоучившиеся студенты, наделённые, быть может, несколько большей фантазией и самоуверенностью, чем остальная масса, и вообразившие, что они заново открывают мир. Но эти пророки позабыли сделать самое главное для своего самообразования и саморазвития - хоть немного потрудиться в сфере материальных и реальных вещей - это, во-первых, и, во-вторых, они позабыли потрудиться над изучением опыта предшествующих поколений, и в частности, над марксизмом. В качестве образца таких новоявленных пророков мы возьмем Г.П.Щедровицкого, О.И.Генисаретского, Э.Г.Юдина, В.А.Лефевра, А.С.Ахиезера и др.

 

 

2. Выбор основного объекта критики

 

Имя Г. П. Щедровицкого за последние год-два стало известно довольно широкому кругу молодых людей. «Эрологик по образованию, а по опыту труда - трудно сказать, кто он». Он ведет семинар по проблемам «деятельности» в институте психологии Академии педагогических наук, работает в институте эстетики, выступает в различных организациях с лекциями и докладами на тему о «системах» и «системном методе». Его перу принадлежит некоторое число статей и диссертационная работа. Разбор всех его работ и его деятельности был бы задачей трудной и, на наш взгляд, неблагодарной. Мы считаем возможным разобрать здесь лишь одну работу Г. П. Щедровицкого - брошюру «Методология системного исследования», выпущенную издательством «Знание» в 1964 г. Это можно сделать потому, что, во-первых, названная брошюра посвящена специально системным исследованиям, во-вторых, эта работа обобщает в известной мере прежние достижения ее автора и, в-третьих, в ней наиболее рельефно выражена самая суть концепции «методолого-системников», которая в их других работах или устных выступлениях скрадывается. Нам приходится просить у читателя извинения за длинные выписки из критикуемой работы. Мы понимаем, что чтение длинных, трудно понимаемых цитат (в этом читатель скоро убедится) - занятие не из приятных. Но мы просим учесть, что рассматриваемый предмет не допускает иного подхода. В утешение можно лишь высказать уверенность - если читатель потрудится сейчас, то в будущем, при чтении трудов методолого-системников, ему не придется мучительно ломать себе голову: он будет знать цену всем перлам новоявленных пророков и новоявленных «системников». В том числе ради того, чтобы облегчить положение читателя и слушателя, предпринята данная работа.

 

3. Логико-методологическое сальто-мортале

 

Г.П.Щедровицкий начинает свою брошюру с констатации нескольких совершенно правильных положений:

 

 - что изучение объектов как структур и систем стало в настоящее время основной задачей всех наук;

 

 - что для науки в целом важно нащупать какие-то пути и способы, которые вообще сделали бы возможным исследование объектов как систем и структур, ибо нынешние достижения человечества в решении этих проблем еще очень и очень незначительны;

 

 - что именно общих решений этих проблем пока нет, и это отрицательно сказывается на развитии специальных наук;

 

 - что приемы и способы системного и структурного исследования остаются пока еще не разработанными практически во всей науке

 

Из этих положений делается вывод (стр. 5 брошюры) о необходимости всемерно развертывать специальные логико-методологические исследования, задача которых заключается в том, чтобы сформулировать общие принципы и правила, в соответствии с которыми можно было бы строить системно-структурное исследование частных объектов. Этот вывод подкрепляется ссылкой на решение Президиума Академии наук СССР по методологическим проблемам советской науки.

 

Здесь на первых же страницах брошюры мы встречаемся с одним несложным фокусом, который позволяет автору подменить некоторые правильные положения неправильными исходными положениями своей концепции, Если еще раз вчитаться в констатируемые автором правильные положения, то из них можно сделать лишь один вывод: раз системные объекты приобрели первостепенную важность для науки, то необходимо срочно разрабатывать методологию исследования таких системных объектов. Но отсюда пока еще вовсе не следует необходимости логико-методологических исследований. Исследовать нужно объекты, а не логику и не методы, ибо это вещи разные.

 

Объекты существуют объективно, «логика» их, а также и «методы» существуют в головах людей, представляют собой отражение объектов, причем отражение это может быть правильным, а может быть и неправильным. Некоторые системные объекты, например, организмы, существуют миллионы лет, а «логика» их и «методы», т.е. правильное отражение этих объектов в головах людей, отсутствует до сих пор. Словом, повторяем, материальный объект и «логика» - вещи разные, и сводить системные исследования к логико-методологическим исследованиям, подменять исследование объектов материального мира исследованием отражений совершенно неправомерно.

 

В дальнейшем нам станут ясными истоки причины и цели такой подмены. Пока же отметим факт: автор с самого начала совершает логико-методологическое сальто-мортале и уводит читателя от исследования материальных систем к исследованию логических построений.

 

 

4. О задачах исследования

 

Далее автор формулирует задачи исследования систем:

 

«3адача представителя специальной науки состоит в том, чтобы построить знание о предмете своего изучения, или, иначе, описать этот предмет в некоторой знаковой форме. При этом ученый пользуется средствами и методами, уже выработанными в его неуке. Пока они работают безотказно и дают знания, хорошо согласующиеся между собой и отвечающие поставленным задачам...» (стр. 5)

 

 Здесь, прежде всего, нужно отметить одну тонкость, которую Г.П.Щедровицкий до поры до времени не раскрывает. Дело в том, что под предметом он понимает вовсе не реально существующие вещи, а нечто создаваемое в голове исследователя, о чем пойдет речь дальше

Итак, по мнению Г. П. Щедровицкого, ученый должен получить знания о некоторой абстракции и выразить их в знаковой форме.

 

До сих пор было принято считать, что задача ученого заключается в том, чтобы познать объект, а не только в том, чтобы описать его в некоторой знаковой форме. Познание, как правильно указывает автор, есть деятельность, процесс, а знаки есть мертвая форма, результат, а точнее, - отражение результата этой деятельности, притом сугубо индивидуальное отражение, и дело вовсе не в согласовании знаний между собою, а в соответствии наших знаний материальному объекту, практике.

 

Ниже мы вернемся к более обстоятельному рассмотрению соотношения познания объектов и описания их в знаках. Пока же посмотрим на образчик некоторых логических выкрутасов Г.П.Щедровицкого.

 

5. Образчик логических выкрутасов Г. П. Щедровицкого.

 

«Именно методология и теория познания, как это ни странно на первый взгляд, оказывается учением об объектах и областях объектов, т.е. обязательно включает в себя моделирующую мир онтологию. Поэтому ошибочен тезис, будто они - наука о деятельности и процессах познания, а не о мире. ...они - наука о деятельности познания и тем самым о мире, включенном и включаемом в нее (см. «Тезисы Маркса о Фейербахе» (стр. 13).

 

Кудряво сказано, ну а что все же эти слова означают? Здесь мы видим почти донкихотский наскок на всю действительность. Приведенное здесь высказывание Г. П. Щедровицкого очень странное, и не только на первый взгляд.

 

Нельзя забывать, что Г.П.Щедровицкий по образованию и опыту своей деятельности - специалист по части слов и словесных оформлений. С непостижимой легкостью он умеет присоединять одни слова к другим и получать связки слов, связки соединять в предложения, предложения соединять в сложные предложения, сложные предложения соединять в абзацы, абзацы - в речи и статьи. Притом надо помнить, что оперирует он очень часто не простыми словами, а мудреными и в основном иностранного происхождения. Когда приходится слушать Г. П. Щедровицкого, вас невольно охватывает восторг, восхищение и чувство легкости и ловкости, похожее на то, которое испытываешь, видя легкое исполнение трудных танцев. Но мы лично, сколько ни слушали и ни читали Г. П. Щедровицкого, ни разу не могли избавиться от вопроса: а где же смысл? где мысли? Бесспорно, слова гладкие, ловко связанные, но каковы мысли, выражаемые этими ловкими словами? В приведенном выше высказывании Г. П. Щедровицкого столько мыслительных пируэтов и присядок, что невольно начинаешь сомневаться, где мы все-таки находимся: в институте психологии или на концерте ансамбля танца? Танец мысли Г.П.Щедровицкий сразу же начинает с головокружительного пируэта: «методология и теория» познания. Ставить эти два слова рядом для Щедровицкого не только странно, а прямо-таки неприлично. Ведь Щедровицкий не признает никакой теории познания, он признает только методологию познания, притом не всякую методологию, а только знаковую, которая у него замещает и всю научную методологию, и всю теорию познания, и всю теорию объекта. И более того, методология, по Щедровицкому, включает в себя «моделирующую мир онтологию». Если бы Щедровицкий хоть чуть затруднил себя, чтобы понять то, что написал он в выше приведенной цитате, ему непременно стало бы не по себе - так неосторожно и на виду у всех он опростоволосился. В самом деле, какой легкостью в мыслях надо обладать, чтобы, не ознакомившись с действительным положением дел ни в теории познания, ни в методологии познания (кстати, чем они отличаются друг от друга, - такой вопрос непременно надо выяснить для себя Щедровицкому), не ознакомившись с действительным положением дел в «учениях об объектах» и в «учениях об областях объектов» (кстати, и эту разницу Щедровицкому придется выяснить); далее, не ознакомившись и не поняв, что такое «онтология» вообще, какой смысл в нее вкладывался до Маркса и чем она отличается от «онтологии» Щедровицкого, более того, не выяснив довольно странной способности «онтологии» - может ли она «моделировать мир», Г.П.Щедровицкий заявляет: все это одно и то же (?), мысль и есть мир. И при этом Щедровицкий советует нам не удивляться и не поражаться странности его заявления.

 

Мы ни на минуту не можем допустить, чтобы Г.П.Щедровицкий не был знаком с некоторыми бесспорными фактами истории, например, с тем,

что на протяжении столетий идет ожесточенный спор между идеалистами и материалистами - существует ли, должна ли существовать теория познания или достаточно иметь только одну методологию познания.

 

Г.П.Щедровицкий не может не знать, что спор этот окончательно не решен, что окончательное решение его придет лишь с ликвидацией классов на земном шаре.

 

Второй факт - спор о соотношении между теорией познания и теорией объекта. Щедровицкий об этом не может не знать; он учился в университете и сдавал кандидатский минимум по философии. Уже на втором курсе обучения он бойко отвечал на семинарах и экзаменах;

 

«Идеализм всегда характеризуется тем, что стремился и стремится подменить теорию объекты и около объектных областей теорией познания, а теорию познания заменить методологией познания»,  -

 

таковы были взгляды Г. П. Щедровицкого в 1955 году, а теперь, в 1965 году, вдруг он заявляет:

 

Методология научного познания включает в себя и всю теорию познания, и всю теорию объекта и около объектных областей».

 

Что изменилось за истекшие десять лет: идеализм изменился или изменился Г.П.Щедровицкий? На наш взгляд, сильно изменился сам Щедровицкий, Он совершил головокружительный поворот от наивного студенческого материализма к законченному и стопроцентному идеализму.

 

И, наконец, «онтология», Щедровицкий не может не знать, что «онтология» ровным счетом ничего собою не обозначает. В наше время «онтология» всего-навсего пустой термин, оставшийся нам в наследство от прошлых эпох. Это вроде пустого «места» Генисаретского*, которое по желанию оратора или слушателя можно замещать любым угодным ему содержанием («наполнением»). В домарксовой философии термин «онтология» выполнял двоякую роль, он был введен, с одной стороны, для того, чтобы отделить учение о бытии и сущем от гносеологии - учения о познании, с другой стороны, он был необходим ученым, чтобы чем-то обозначить отсутствующие еще знания о реальных объектах и около объектных областях. «Онтология» в домарксовый период наполнялась учениями о началах и первоосновах бытия и сущего - таких, например, как «субстанция», «самобытиё», «пространство», «время», «количество» и «качество».

 

*О «месте» и «наполнении» Генисаретского смотрите ниже.

 

Марксистская философия разрушила «онтологию» как учение о бытии и сущем. Выяснилось, что такой всеобщей науки нет и быть никогда не может. Ни одна из перечисленных категорий: «субстанция», «бытие», «пространство», «время», «количество» и «качество» - сама по себе, т.е. в отдельности от материального мира, от всей его конкретики и исторических условий, изучаться не может. Были отдельные умники, которые пытались познать «время» и «пространство» вне времени и пространства, и есть еще, к сожалению, умники, которые пытаются понять «количество» и «качество» вне материальных объектов, и, наконец, появились умники, в лице наших околосистемщиков, которые пытаются понять «системы» и «системный метод» вне системы - только с помощью знаков и онтологических построений и притом в своих собственных головах.

 

Для этой цели они вытащили из гроба давно похороненную «онтологию», которая, но их мнению, должна «смоделировать мир». Появились «онтологические» исследования, которыми заменяются действительные исследования действительного мира.

 

Проделав в первой половине каскад пируэтов, Г.П.Щедровицкий заканчивает свою мысль не менее головокружительным каскадом во второй половине своего высказывания. Напомним:

 

«Поэтому ошибочен тезис, будто они** - наука о деятельности и процессах познания, а не о мире. Они - наука о деятельности познания и, тем самым о мире, включенном и включаемом в нее (см. «Тезисы Маркса о Фейербахе».

 

Давайте вдумаемся - что нового здесь сказал Г.П.Щедровицкий сравнительно с первой половиной своего высказывания.

 

Там он выразил мысль, будто теория познания, которую он сводит только к методологии познания, - это и есть теория о мире. Теперь, во второй половине своего рассуждения, он высказывает ту же самую мысль, внося в нее лишь некоторые, на первый взгляд, незначительные уточнения. В частности, слово «теория» повсюду заменено новым словим «наука»; введено слово «деятельность»; упоминается «включение» и, наконец, упоминается о «Тезисах Маркса о Фейербахе». Зачем все это понадобилось Г.П.Щедровицкому?

 

Вначале можно подумать, что Г.П.Щедровицкий всего лишь повторяется ради усиления ранее высказанной мысли. Он хотя и логик, но ему тоже свойственны человеческие слабости - на что не пойдет человек, если захочет доказать, будто теория познания и методология - это и есть теория о мире. Но дело только этим не ограничивается. Г.П.Щедровицкий не такой простак, каким вначале представляется. Он не только хочет доказать читателю недоказуемое, но и хочет внушить попутно и некоторые другие вещи. Вот если взять такую мелочь, как замена слова «теория» словом «наука». Зачем ему понадобилось такое уточнение «теории», если по ходу его рассуждения еще не была уточнена основная мысль, касающаяся «методологии», «познания» и «мира»?

 

** т.е. методология и теория познания

 

 

А затем понадобилось, что «наука» - слово проверенное, внушает доверие, а «теории», как известно, бывают разные, в том числе касающиеся «методов познания» и «мира». Есть, например, теория познания, сводящаяся только к методологии познания у Щедровицкого, была теория познания у Канта, была своя теория у Маха и т.д. Короче говоря, теорий по вопросам, касающихся окружающего мира, всегда имелось более чем предостаточно, а вот науки, притом науки, которая безоговорочно признавалась бы Щедровицким - такой науки человечество еще не выработало. Вот почему он, т.е. Щедровицкий, создает свою собственную науку - «науку о деятельности». Уже три года при институте психологии работает семинар по проблемам «деятельности».

 

Никакой «науки о деятельности», как мы знаем, не существует, не существует также и более или менее приличной «теории деятельности». И, тем не менее, читателю незаметно навязывается мысль: «Нет, такая наука уже существует». Все это он проделал очень хитро.

 

Сначала Щедровицкий, имея в виду только одну «методологию познания», присоединил к ней еще «теорию познания» - этим он заставил читателя безболезненно и незаметно проглотить крючок вместе с приманкой: «методология» - крючок, «теория» - приманка, далее «науку деятельности» - это крючок, он соединил с «процессами познания» - это приманка, а в результате на крючке у него оказался весь «мир» плюс читатель в придачу.

 

Во второй половине своего рассуждения Щедровицкий не только лишний раз повторил свое первоначальное утверждение о тождестве теорий познания и мира и тем самым лишний раз вбил гвоздь в голову простодушного читателя, он к тому же свою знаковую методологию познания возвел в ранг «науки» и тем внушил к ней заранее почтительный трепет; но и этого мало, Щедровицкий еще внушил читателю мысль о существовании «науки деятельности» - тем самым, избавив себя от обязанности дать ответ на отправной вопрос - а что такое деятельность?

 

Что такое «деятельность» вообще и, в частности, деятельность Щедровицкого - для него опасные вопросы. Всю человеческую деятельность Щедровицкий намерен свести к методологии, а методологию (см. ниже) - к разработке знаковых систем, к тому виду формализма, который возникает всегда как продукт робкой и ленивой мысли.

 

И в заключение - о тезисах Маркса о Фейербахе. Вообще говоря, трудно понять, как мог Щедровицкий сослаться на эти тезисы, бьющие каждой своей строчкой по Щедровицкому.

 

Единственный «мостик», который Щедровицкий может перебросить к тезисам Маркса, - это встречающееся в первом тезисе слово «деятельность». Вот этот тезис Маркса:

«Гласный недостаток, всего предшествовавшего материализма, включая и фейербаховский, заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Поэтому и случилось так, что деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, т.к. идеализм, разумеется, не знает действительной чувственной деятельности как таковой. Фейербах хочет иметь дело с чувственными объектами, действительно отличными от мысленных объектов, но самую чувственную деятельность он не берет как предметную деятельность. Поэтому в «Сущности христианства» он рассматривает как истинно человеческую, только теоретическую деятельность, тогда как практика берется и фиксируется только в грязно-иудейской форме ее проявления. Он не понимает поэтому значения «революционной, «практически-критической» деятельности».

 

Итак, о чем же говорит здесь Маркс, и подтверждают ли его слова вывод Щедровицкого? Маркс говорит, что прежний материализм занимался только самими объектами и не принимал в расчет человеческую деятельность. Поэтому объекты чаще всего оказывались в руках более расторопных и деятельных идеалистов, нежели медлительных материалистов, но оказывались лишь умозрительно, а не в форме революционного преобразования мира.

 

Щедровицкий - человек тоже весьма деятельный, но свою деятельность он ограничивает умозрительными построениями и не стремится к преобразованию мира - и в этом его беда.

 

Как известная реакция против рецидива домарксова созерцательного материализма, рецидива, обнаружившегося, к сожалению, в нашей философии в недавнем прошлом, «деятельность» Щедровицкого можно понять. Но выдавать премудрость XVIII века за новое слово в науке (?! - это значит рассчитывать на полное невежество читателей.

 

Мы еще вернемся к манере Щедровицкого «оперировать» именем Маркса. Пока же подчеркнем то положение, что тезисы Маркса бьют именно по Щедровицкому. Маркс критиковал даже Фейербаха, который хотел иметь дело не с мыслительными, как Щедровицкий, а с чувственными объектами (действительно отличными от мысленных объектов); критиковал Фейербаха за то, что тот хотел рассматривать деятельность только как теоретическую, а не как предметную (первый тезис), не как «практическую, человечески чувственную» (пятый тезис): за непонимание того, что «вопрос, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, вовсе не вопрос теории, а практический вопроси (второй тезис), за непонимание роли «революционной практики» (третий тезис) и т.д.

 

Нетрудно представить, как реагировал бы Маркс на зачисление его в один лагерь с Г.П.Щедровицким, который понимает деятельность, как умственную, познавательную, а не как предметную, практическую, революционную, и который  вдобавок еще, в отличие от Фейербаха, не хочет (см. след. параграф) «иметь дело «чувственными объектами, действительно отличными от мысленных объектов», а занимается исследованием знаков!

 

6. Различение объекта и предмета знания.

 

Это различие по Г. П. Щедровицкому состоит в том, что объект существует независимо от знания, он существовал и до его появления, предмет формируется самим знанием. Нужно помнить, в методологическом исследовании это главное, что объект не равен предмету. Предмет - это знание о какой-то одной стороне объекта.

 

«Предмет знания не тождествен объекту: он является продуктом человеческой познавательной деятельности и как особое создание человечества подчинен особым закономерностям, не совпадающим с закономерностями самого объекта» (стр. 14)

«Этот предмет такая же реальность, как и исходные объекты, но он имеет совершенно особое социальное существование и особую структуру, отличную от структуры объекта», (стр. 15)

 «В самом по себе объекте никакого предмета не содержится. Но он может быть выделен как особое содержание, которое может быть зафиксировано в знаках... Так возникает предмет и объективируется; это порождает иллюзии, как будто имеют дело с самим объектом». «Единственный путь понять природу предмета - это выяснение механизмов его образования и структуры, т.е. анализ его как последовательно надстраивающихся плоскостей замещения» (стр.16).

 

Итак, мысль автора ясна. В объективном мире существуют материальные объекты, Однако человек в своей познавательной деятельности имеет дело не с объектами, а с предметами знания, которые он создает в своей голове (выделяет) и выражает в определенной знаковой форме. Эти знаки замещают объект. Полученные знаки относят к объекту. Если знаки не совпадают с объектом, вводится промежуточное знаковое изображение, представляющее предмет «как таковой» (это и есть онтологическое представление содержания знания - что-то абсолютное).

 

Таким образом, «предмет» автор сводит к плоскости, а точнее, к фигуре на плоскости, находящейся в голове у автора, на которую проецируется неизвестным способом объект исследования. Само исследование Щедровицкий сводит к заполнению вышеупомянутой плоской фигуры знаками, например, знаками математической логики, математическими символами, словами и даже иероглифами. Если случится, что в результате подобных проективных и знаковых манипуляций плоская фигура и ее наполнение при отнесении к исходному объекту с последним не сопоставляются и не совпадают - значит, надо вводить еще одну плоскость и фигуру проецирования (замещения) - и так до бесконечности или до удовлетворяющего автора совпадения. Таким образом, процесс познания объекта Щедровицкий сводит к начертательной геометрии. Если бы Щедровицкий не был известен как молодой человек, мы непременно подумали бы, что он - старый учитель начертательной геометрии.

Мы согласны с автором в том, что нужно различать объект и предмет, однако категорически расходимся с ним в определении этих понятий. Сама надобность в различении объекта и предмета возникла лишь тогда, когда наука вплотную, подошла к исследованию системных объектов. Прежние объекты научного исследования всегда были внутренне однородными, бесструктурными - математическая или материальная точка, абсолютно упругое тело, бросание монеты, шары, связанные пружинками и т.п. Зная одну часть, одну сторону объекта, можно было смело экстраполировать это знание и на другие стороны, на все содержание объекта.

 

Иное дело - объекты системные. Они всегда внутренне неоднородны, структурны, всегда включают некоторое число различных предметов. Нельзя познать роль того или иного органа в организме, не изучая организма в целом, и знание отдельного органа не может быть распространено на другие органы, на другие предметы объекта. Желая изучить тот или иной предмет, необходимо выйти за его пределы, рассмотреть данный предмет в составе объекта как целостности, во всей совокупности связей и отношений с другими предметами.

 

Итак, предмет и объект действительно не одно и то же, но различие между ними не в том, что объект существует объективно, а предмет только на плоской фигуре и в знаках, а в том, что предмет, существующий также объективно, как объект, представляет собой часть объекта, элемент системы. Конечно, автору, оперирующему такими «объектами» и «предметами», как шарики, пружинки, абсолютно упругое тело и математический маятник, т.е. находящемуся практически на уровне досистемных представлений, нет необходимости проводить разницы между материальной целостностью и ее материальными составными частями, но любой человек, имевший хоть раз дело с реальным системным объектом, знает, что это - разница очень существенная.

 

7. Что такое система? И чем отличается система от структуры?

 

Ответ автора на первый вопрос более чем скромен:

 

«Наверное, самым правильным было бы сказать, что в настоящее время вообще не существует удовлетворительных, достаточно широко принятых понятий системы и структуры», (стр. 20]

 

Для выработки таких понятий автор считает нужным провести исключительно важное и принципиальное различение на «организации» и «структуры». Примером «организации» могут служить четыре шара, связи между которыми отсутствуют. А вот если эти шары соединить пружинками, то получившееся в результате такой манипуляции образование будет называться «структурой». Возникает вопрос - какая же разница, по представлениям Щедровицкого, между «системой» и «структурой»? В одном случае четыре шара плюс пружинки есть система, а в другом случае те же шары и пружинки - «структура». Надо заметить, что четыре шара, соединенных между собой пружинками, - это самая «сложная» из систем и структур, рассмотренных в брошюре в качестве примеров. Уже одно это должно показать, насколько несостоятельны представления Г. П. Щедровицкого о системах, структурах и проблеме развития. Если же учесть еще, что автора интересует не объект сам по себе (эти четыре шара с пружинками), а знаковая система, замещающая объект, то думаем, нам, вряд ли нужно доказывать, что основные признаки систем («структура», «материальность» и «развитие») по существу вовсе не принимаются во внимание автором брошюры.

 

«Материальность» его не интересует, а «способностью» к развитию «система» из 4-х шаров с пружинками, как известно, не обладает (автор далее сам подчеркивает «иерархически жесткую структуру описания», стр. 45).

 

Конечно, можно допустить, что знаковое описание совокупности четырех шаров с пружинками можно одновременно называть и «системой» и «структурой», совершенно не различая и не понимая ни того, ни другого, но пусть нас избавят от такого подхода к анализу подлинно развивающихся объектов, пусть не называют «системами» и «структурами» такого рода механические построения. Кстати, понимание автором «организации» тоже совершенно недостаточно. Под «организацией» он понимает всего-навсего «строение».

 

Видимо, оставлять вопрос понимания системы в таком подвешенном состоянии неудобно, и на помощь Г.П.Щедровицкому спешит О.И.Генисаретский, сформулировавший «точное определение понятия системы». Это определение на трех страницах, испещренных символами математической логики, приведено в качестве «приложения!» к одной из «работ» Генисаретского. Мы приведем его полностью, но позднее. Здесь же лишь отметим, что и Щедровицкий и Генисаретский понимают систему, как множество в терминах математической логики. Переход к формализму у них (как и всегда) связан с полным непониманием сущности «систем», «структур» и «организаций». Такой подход может быть пригоден для мертвой «системы» из четырех знаков, но абсолютно не приемлем для развивающихся систем.

 

Глядя на то, как постоянно прибегают Щедровицкий и Генисаретский к формализму, нельзя не вспомнить слова известного русского мыслителя:

 

«Как ни разбавляйте один вид тупоумия другим видом тупоумия, в результате все-таки получится новый вид тупоумия».

(Д. И. Писарев)

 

8. Системы знания, предмета и объекта

 

В брошюре категорически утверждается, что эти системы не совпадают друг с другом и ни в коем случае не могут отождествляться; что очень часто, даже если знание системно (любое знание, по мнению автора, всегда системно), в его системе никак не отображается система объекта (стр. 23); что система объекта есть одно, а система описания этого объекта - нечто совсем другое, и между ними нет никакого изоморфизма или отношения изображения (стр. 24).

 

Конечно, если системный объект, например организм, умертвить и затем сопоставить эту «систему» со знаковой системой описания трупа, то здесь нельзя будет найти изоморфизма. Но если рассматривать, а именно это собирался делать автор (стр. 6), деятельность познания, т.е. процесс познания, если сопоставлять процесс развития организма и процесс углубления нашего понимания этого развития, то нельзя будет не отметить все большего соответствия нашего знания и его структуры природе и структуре объекта. Процесс познания, как не раз подчеркивал Энгельс, заключается в постепенном вытеснении выдуманных, привнесенных связей связями действительными. Человеческое познание, в общем, все более правильно (при всей противоречивости этого процесса) отражает объективный мир, именно через его структуру. Это отражение становится все более адекватным реальному миру, а, следовательно, его структура все более приближается к структуре объективного мира. В этом и заключается сущность изоморфизма подлинных знаний действительному миру.

«Материалистическое мировоззрение означает просто понимание природы такой, какова она есть, без всяких посторонних прибавлений».

(Энгельс, «Диалектика природы», 1936, стр. 217).

 

Конечно, если под знанием о мире понимать, как это делает Щедровицкий, систему знаков, которая характеризуется «значительной произвольностью» (стр. 25), если считать, что наше знание о мире коренным образом изменилось, когда в описании поменяли оси координат или это описание перепели на иностранный язык, то изоморфизма объекта и знания об объекте не отыщешь. Но любому человеку, осваивавшему практически хотя бы один системный объект, хорошо известно, что наше знание о мире - это не система знаков. Если процесс познания понимать просто как формальное выведение каких-то положений из заданных предпосылок (зафиксированных в знаковом описании объекта), то автор, возможно, и будет в какой-то мере прав. Но реальное познание - не формальная дедукция, оно включает и элемент творчества, элемент нового, в знаках ранее не содержавшегося. Вот что говорит по этому поводу А. Б. Брушилинский. («Вопросы философии», 1965, № 7, стр. 66 -67);

 

«...Любое предвосхищение еще неизвестного, искового решения возникает не просто как функция прошлого знания, прошлого опыта, а только в ходе мыслительного процесса решения именно данной, конкретной задачи... Детерминация мышления представляет собой процесс взаимодействия исходных, внешних и специфических, внутренних условий мыслительной деятельности. Это процесс непрерывного взаимодействия мыслящего субъекта с познаваемым объектом, с объективным содержанием решаемой задачи».

 

Только такое взаимодействие, обмен между субъектом и объектом, взаимодействие, не сводимое только к прямой и обратной связи, и требующее вновь и вновь обращения к содержанию материального объекта, может привести к познанию новых сторон объекта, и такое познание приводит ко все большему изоморфизму двух взаимодействующих подсистем (сознание субъекта и познаваемый объект). Подход же Г. П. Щедровицкого аналогичен подходу логицизма, который, как его охарактеризовал А. В. Брушилинский:

 

«определяем познавательный акт только через чисто логическое соотношение отправного пункта познавательного процесса и его конечного результата, как уже готового и заранее данного... Сам мыслительный процесс, приводящий к этому результату лишь на последних этапах, таким образом, вовсе ликвидируется».

 

Даже люди, разделяющие с Г. П. Щедровицким любовь к знакам, - авторы статьи «Знак» в «Философской энциклопедии», отмечают необходимость «изоморфизма» в том или ином смысле отображения свойств и отношений обозначаемых объектов» в знаках:

«Именно в силу изоморфного... характера представления объектов... в знаках осуществляется отражение материального мира в сознании человека» и  т.д.

(«Философская энциклопедия», т. 2, стр. 180).

 

Но Г.П.Щедровицкий стоит на своём, и это понятно. Сказал «а», значит, надо говорить «б». Раз выступаешь в роли «ликвидатора мыслительного процесса», то неизбежно нужно отвергать и изоморфизм между знанием и объектом.

 

Эта ошибка Г. П. Щедровицкого вовсе не так безобидна, вовсе не принадлежит к числу терминологических нюансов, как это может показаться, она может иметь, если ее не вскрыть, серьезные практические последствия. Строго говоря, сейчас, когда в мире так много людей, которые вроде бы все знают, но знания их бессистемны, бесструктурны представляют собой массу отрывочных, не увязанных сведений, важнейшая задача заключается именно в том, чтобы сложить в голове каждого человека структуру, изоморфную структуре реального мира, а для этого нужно, чтобы теория познания раскрывала возможность и необходимость достижения такого соответствия объекта и знания о нем.

 

В этих условиях тезис автора о принципиальной нетождественности структуры знаний структуре объекта не только грешит против основ материалистического понимания мира, но и практически дезориентирует людей, стремящихся к подлинным знаниям.

 

9. Как Г.П.Щедровицкий превзошел К. Маркса

 

Переходя к особенностям анализа развивающихся систем, автор отмечает, что здесь приходится рассматривать одновременно две системы: функционирования и генезиса, которые должны быть различены и в то же время не могут быть отделены. Гегель и Маркс показали, что выход здесь заключается в историческом анализе.

 

«К. Маркс указывал на необходимость исследовать развитие состояния органических объектов с точки зрения истории их развития, но ему же принадлежат знаменитые слова о том, что ключ к пониманию анатомии обезьяны лежит в анатомии человека. Преодоление этой анатомии заключается в разработке такого способа исследования, который сочетал бы в себе приемы как функционального, так и генетического анализа, в котором бы исследование «ставшего» состояния объекта было средством для воспроизведения его генезиса, а знание законов генезиса служило бы средством для анализа и более глубокого понимания структуры функционирования в самом развитом состоянии. В этом усложнение методологической задачи при переходе к исследованию органических объектов. Но в этом же заключается и то, что облегчает её»... (стр.31).

 

Итак, по Щедровицкому, Маркс лишь сформулировал антиномию, но не преодолел ее, а вот разработки Щедровицкого представляют ее преодоление. Правда, не ясно, как же смог Маркс, не преодолев антиномии, тем не менее, проанализировать и функционирование, и генезис капитализма (и даже движение этого строя к гибели), но это уже детали. Возможно, это удалось Марксу лишь потому, что он не умел еще сводить наше знание к знаковым системам.

 

 

10. Конец - всему делу венец.

 

После выше разобранных занятий Г.П.Щедровицкий переходит к понятиям «отношение» и «связь» и всесторонне «освещает» их в логическом плане. В результате получается следующий шедевр, выражающий кредо автора;

 

«...Возникают «связи» в собственном смысле этого слова. Благодаря своим особым смысловым функциям они освобождаются по сути дела от всех вещественных свойств и получают чисто формальное оперативное содержание. После этого становится возможным появление особых знаковых обозначений связей - чаще всего в виде черточек, которые уже не изображают никаких вещественных элементов, а лишь самую связь в ее предельно абстрактном смысле...

 

Структурные изображения объектов... начинают существовать как самостоятельные образования в общей системе знаний об объектах... скоро они организуются в оперативные системы и начинают употребляться в соответствии со специальными правилами. Оперативная система таких знаков по сути дела представляет собой особую «математику». Исследователь получает возможность двигаться в ее плоскости совершенно формально и лишь полученный в итоге результат он относит, опять-таки по особым правилам, на объект. По-видимому, именно в этом состоит основной смысл всего описанного движения, если рассматривать его в плане логики и методологии исследования», (стр. 44)

 

Итак, основной смысл всех устремлении автора - смысл, который в начале его брошюры едва угадывался, а в конце её выражен со всей отчетливостью в том, чтобы перевести исследования систем на чисто формальные рельсы. Нам остается поблагодарить автора за предельно ясное изложение его позиции, дать последней оценку и выразить к ней свое отношение.

 

Но предварительно нужно остановить внимание читателей на двух важных вопросах, а также несколько задержаться на учениках и соратниках Г.П.Щедровицкого, которые, с одной стороны, довершили построение здания «методологии системного исследования», а, с другой стороны, по простоте душевной более откровенно выразили некоторые моменты «учения» Щедровицкого.

11. Сводятся ли мышление и знание к знакам?

 

Мы проследили в общих чертах ход мысли Г. П. Щедровицкого и теперь можем вновь повторить, что основная его идея заключается в сведении мышления и знания к знакам.

 

Казалось бы, что для любого человека (даже не философа), обучавшегося в советском вузе, неправомерность смещения этих вещей в жизни совершенно очевидна.

 

Но одно дело - жизнь, а другое - «методолого-системные исследования», в которых, оказывается, все-таки можно отождествить сапожную щетку с млекопитающим.

 

Если бы такое понимание мышления и знаков было свойственно одному лишь Г.П.Щедровицкому, или даже только участникам семинара «деятельности», на это можно было бы не обращать внимания. К сожалению, дело обстоит не так: это понимание, а вернее, непонимание, в известном смысле представляет собой закономерный результат одной из тенденций современной науки. Об этой тенденции хорошо сказано в брошюре Г.С.Батищева «Противоречие как категория диалектической логики» (М. 1963). Изложим коротко смысл высказывания Г.С.Батищева.

 

Мышление есть не статическое состояние, не результат, а процесс, именно процесс становления понятий, процесс открытия сущностных определений предмета. Лишь в результате, в конце этого процесса новое знание овеществляется в предмете, опредмечивается, скажем, оформляется в знаках. Но знаки не есть ни мышление, ни знание. Знаки, языковая материя мысли - это лишь окаменевшие следы знания. Книга сама ничего не знает, хотя в ней очень много знаков. Человек, взявший книгу в руки, также еще не знает предмета, которому посвящена книга. В это опредмеченное знание нужно вдохнуть новую жизнь возрождением движения, распредметить, идеально воспроизвести то, что в языке застыло, погрузиться в предмет изложения, восстановить истину как процесс. Знаки лишь «рама» картины истины, они не имеют дело с истиной, это - чисто технический инструмент. Знаковые операции - «несобственный» компонент познавательной деятельности. Они протекают по своим собственным законам, которые изучаются математической логикой, но которые никоим образом не являются и принципиально не могут являться законами самого познающего мышления. Как будто бы все предельно ясно. Но почему же тогда умные люди, много лет проработавшие в науке, могут путать такие разные вещи, как мышление, знание и знаки? Эта путаница, как показывает Г. С. Батищев, имея в виду современную буржуазную науку, необходимый плод развития этой науки.

 

Дело в том, что в современной буржуазной науке интенсивно идет процесс углубления разделения труда. Мало того, что некогда единая наука разделилась на множество отдельных, частных, слабо связанных друг с другом научных дисциплин, и это привело к узкой специализации ученых. Даже в рамках каждой отдельной дисциплины эксперимент, поиск информации обособляются от теории и т.п. В результате получившиеся куцые «специализированные звенья» теряют ту минимальную полноту содержания, при которой еще можно такую работу называть подлинной человеческой деятельностью.

 

Таким образом, процесс «разделения» человека, превращение его в «частичного человека», проанализированный Марксом и Энгельсом применительно к рабочему эпохи классического капитализма, стал характерным и для научной деятельности. Как и рабочий той эпохи, современный ученый - узкий специалист, становится жертвой «профессионального кретинизма».

 

В его представлении его частичная деятельность, поскольку она берется вне целого (которого он знать не может), окостеневает в виде формальных способов действия. Результат деятельности одного звена не усваивается в другом звене, а просто используется в готовом виде. Использовать - значит не продолжить жизнь опредмеченной деятельности, а просто заставлять служить для посторонних целей, оставляя её окаменевшей, не превращая ее в свою деятельность. Развитый творческий субъект, вообще распредмечивание, само теоретическое мышление становятся излишней «роскошью», а стремление к этому - причудой человека «не от мира сего». Для узкого специалиста не существует подлинной преемственности, при которой прошлое знание полностью распредмечивается, когда продолжатель теоретическим взором видит то, что видел его первооткрыватель (или даже больше) в предмете знания. Знание воспринимается узким специалистом как готовая вещь, только как информация. Знать для него - значит уметь пользоваться информацией. Чтобы приобрести такой навык, достаточно добиться формального усвоения знаний как суммы сведений, создавая иллюзию приобщения к культуре. Мерилом освоенности знаний у него выступает их прочность, мерилом учености - «эрудированность» (т.е. чисто количественный критерий), а самый узкий специалист уподобляется каталожному ящику. Само знание воспринимается как катастрофически растущий объем сведений, учение - как зубрежка и учеба.

 

Узкому специалисту в качестве орудия нужна лишь формула - не объяснение предмета, а описание технического приема, и таким же становится сам процесс исследования. «Ничего лишнего!» Простое знание, «дешевое» исследование, «экономное мышление»! Отчуждение, самопорабощение исследователей приводит к тому, что язык, не во всем его богатстве, а лишь в одном аспекте - носителя информации, представляется тем наконец-то найденным, чисто эмпирическим явлением, которое заключает в себе все тайны познания. Для готового знания в роли законов познания представляются законы языковых операций. «Изучайте доступнейшую из вещей - язык как таковой, и вы построите универсальную логику науки», - заявляют поборники этого новейшего фетишизма

 

Носители готового знания не способны и не желают даже представить иного типа «мышления», кроме плоско описательного и механически-формального, так же, как и никаких иных его ориентиров, кроме эмпирически данных в «языке науки» правил «организации знания» во «внепротиворечивые системы высказываний».

 

Теоретическое мышление со времени своего рождения утверждалось в противовес стихийности и наивности обыденного сознания и «домашнего» здравого смысла. Но сейчас внутри науки сформировался научный здравый смысл, технико-прагматическое сознание ремесленников.

 

Ученый - узкий специалист, из творца и искателя вырождается в информационный автомат по переработке готового знания, утрачивает свое лицо ученого, становится стандартным; среда почти так же властвует над ним, как над ремесленником, - все эти черты современного буржуазного ученого становятся в науке всеобщими. Квазифилософское отражение идеологии такого узкого специалиста и представляет собой позитивизм, характеризующийся вандализмом по отношению к величайшим философским проблемам. Ликвидация такого положения в науке возможна лишь при переходе к целостной познавательной деятельности, которая будет характерной для коммунистического общества. Вместе с тем будут ликвидированы и корни языкового фетишизма, отождествление мышления и знания со знаками.

 

Такова точка зрения советского философа Г.С.Батищева по затронутому вопросу, и мы с нею целиком согласны.

 

Не только советский философ Г. С. Батищев, но и буржуазный английский философ Геллнер категорически отвергает возможность отождествления мышления и языка, показывает невозможность формализации мышления, доказывает, что сущностные открытия ведут к коренной ломке языковых и знаковых форм. (Геллнер. «Слова и вещи». М., ИЛ, 1962, стр. 63, 202, 246. 259 и др.}

Трудно не согласиться с Г. С. Батищевым и с философом Геллнером. Нужно только добавить, что их характеристика в силу ряда объективных условий развития науки (например, углубление разделения труда и т.п.) относится не только к буржуазной науке, но в значительной мере они могут быть приложимы и к определенным кругам работников советской науки, что подтверждается, в частности, деятельностью Г. П. Щедровицкого.

 

12. Можно ли исследовать системы формально?

 

Г.П.Щедровицкий отвечает на этот вопрос утвердительно и с полной определенностью. Более того, именно в такой постановке он и видит смысл всего своего исследования.

 

Между тем наука уже давно установила, что формальный (т.е. не связанный с содержанием и сущностью) метод исследования систем - это чистейшая бессмыслица. Еще Гегель показал, что формальными могут быть методы, скажем, математики, имеющей дело с мертвым пространством и мертвыми счетными единицами, с познаванием, внешним по отношению к материалу, но для развивающихся объектов формальные методы не применимы:

 

«...Природа научного метода заключается... в неотделимости от его содержания»...

(Гегель, соч., I, IV, стр. 31).

 

«Истина есть движение истины в самой себе, а указанный* метод есть познавание, внешнее по отношению к материалу».

(там же, стр. 25).

 

Для понимания методов исследования развивающихся систем исключительно важно следующее положение Гегеля:

«Истинное есть целое. Но целое есть только сущность, завершающаяся через свое развитие».

(там же, стр. 10)

Только сущность, развивающаяся по своим законам, а отнюдь не форма, не знаки и законы оперирования с ними может дать истинное знание о системе. Думать, будто знаки могут заменить, замещать сущность - значит разделять:

 

«...иллюзию, будто в цели и в конечных результатах выражается сама суть дела».

(там же, стр. 1)

В действительности же

 

«суть дела исчерпывается не своей целью, а своим осуществлением, и не результат есть действительное целое, а результат вместе со своим становлением... голый результат есть труп, оставивший позади себя тенденцию».

(там же, стр. 2)

* формальный

 

Эти и другие положения о неотделимости метода исследования объекта от его сущности и содержания, о сущностном характере развития и его познания представляют собой крупнейшее завоевание философии, и отказываться от него нет никаких оснований. Наоборот, современная эпоха характеризуется именно потребностью перейти от знания (бессвязных фактов) к пониманию (т.е. знаниям, приведенным в систему), а это требует осознания целостности, гибких связей и элементов, текучести объектов, предметов и понятий, чего абсолютно нельзя добиться при формальном подходе через анализ мертвых тел, а тем более - мертвых знаков. Лишь переход от формального познания к содержательно-сущностному может означать задачу номер один дальнейшего развития науки. Призывать в этих условиях к формализации исследования систем - это значит тащить науку даже не в Х1Х-й век, а значительно дальше назад, что-нибудь к веку ХVII-му.

Очень хорошо логико-формалистов показал все тот же известный русский мыслитель:

 

«Вот их логика: Иванов - человек очень богатый. Он ездит обыкновенно на гнедых лошадях, следовательно, чтобы разбогатеть, необходимо ездить также на гнедых лошадях. Пока мы будем соблазняться такой логикой или сражаться против нее, до тех пор мы, наверное, не разбогатеем, на каких бы лошадях мы не ездили».

(Д. И. Писарев)

Даже люди, разделяющие с Г. И. Щедровицким любовь к занятиям знаковыми системами, вынуждены отмечать недостаточность формализма:

 

«Любая формально-логическая система представляет собой абстрактную, идеализированную модель структуры человеческих рассуждений и никогда не исчерпывает содержательной логики мышления».

 

Нам могут возразить: ну, хорошо, к материальным системам «методология» Щедровицкого не подходит. Но может быть, она пригодна для исследования самих систем знания? Говоря о необходимости исследования материальных систем, мы вовсе не отрицаем наотрез возможности и какой-либо полезности применения формальных методов в делах исследования самих систем знания. Но нужно при этом иметь в виду, что знание - это знание о материальных системах, отражение материальных систем, поэтому и исследование систем знания может быть только содержательным, а не формальным, оно должно производиться с постоянным обращением к содержанию и сущности самой системы знания.

 

А это значит, сначала надо определить, установить «содержательность» и «существенность» рассматриваемой (исследуемой) системы знания, чего при всех обстоятельствах никак нельзя достичь в отрыве от материальной системы. Короче говоря, хочешь - не хочешь, а материальной системы не избежать.

 

Мы этим вовсе не хотим сказать, что формальный подход вообще ни в каких случаях жизни невозможен. Мы имеем в виду только системы. Известно, насколько широко применяются формальные методы в математике, имеющей дело с низшими образованиями, с элементарными, а не системными объектами. Энгельс в «Анти-Дюринге» отмечает, что здравый смысл и формальный подход в определенных границах вполне допустимы в науке и жизни. При исследовании отдельных элементов возможен формальный подход. Но это все вещи - давно освещенные и для них вовсе не требуется обращения к системам и к «методологии системного исследования». Однако Г.П.Щедровицкий не хочет иметь дело с элементами и с простыми образованиями, он непременно хочет исследовать системы и системные объекты, и поэтому пусть он попробует формально ответить на следующий вопрос:

 

«Каким образом из анализа свойств и знаков, описывающих свойства водорода и кислорода, вывести свойства системного объекта - воды?» Или: «Каким образом из свойств и знаков, описывающих неорганическую материю, вывести свойства нового объекта - человека, и появление в голове последнего логико-методологических концепций?»

 

Если это ему удастся, мы, может быть, и согласимся с концепцией Г. П. Щедровицкого. А пока мы остаемся на позициях материалистической диалектики и считаем, что формально исследовать системы нельзя

 

 

13. Как О.И.Генисаретский заткнул за пояс Гегеля

 

Одной из характерных черт домарксовой философии была тяга к «системосозиданию». Почти любой уважающий себя исследователь и неисследователь, едва ознакомившись с некоторыми нюансами окружающего его мира, считал своим долгом создать свою собственную систему мироздания. Последней такой системой-недоноском Энгельс считал мировоззрение Гегеля, исключая его диалектику (см. «Людвиг Фейербах».)

 

Однако в этом смысле, как оказалось, Энгельс «не все мог предвидеть». Еще при его жизни началась волна системосозиданий даже в среде социал-демократии, и Энгельсу пришлось очень резко выступить против одного из таких творений - системы Дюринга. Казалось, что Дюринг - последний из скороспелых «системосозидателей». Но опыт показывает, что системосозидатели очень живучи, они дотянули до наших дней. Говоря это, мы имеем в виду О.И.Генисаретского, Э.Г.Юдина и А.С.Ахиезера.

 

Надо сказать, что Г.П.Щедровицкий действует не в одиночку. На арену «деятельности» выходят три богатыря: «методолог» Щедровицкий, «социолог» Юдин и «онтолог» Генисаретский.

 

Как и подобает богатырям, они поступают не как все смертные люди, а сверхоригинально. Здание своей науки они возводят, начиная с крыши (с области отражений). Сначала Щедровицкий разработал логические конструкции чердака и покрыл его кровлей фразеологии; потом Юдин развил социологический каркас и стены, предусмотрительно оставив в них отверстия на случай отступления. Но здание новой науки «деятельности» все еще стояло на песке: нужно было в основу его положить, пусть хоть задним числом, - «материальность».

 

Задача построения фундамента и выпала на долю О.И.Генисаретского. Решение трудной задачи под названием «Специфические черты объектов системного исследования» в виде тезисов не состоявшегося доклада опубликовано в сборнике «Проблемы исследования систем и структур» (ротапринтное издание АН СССР, М., 1965 г., стр. 31 -36).

 

О.И.Генисаретский, невзирая на свою молодость и видимую сентиментальность, сразу же берет быка за рога в первой строчке несостоявшегося доклада:

 

«Анализ современного состояния системных исследований показывает, что основным препятствием для дальнейшего развития является отсутствие адекватных средств репрезентации объекта исследования в предмете исследования».

 

Загвоздка, по мнению Генисаретского, не в познании материальных объектов, не в раскрытии строения и законов функционирования этих объектов, такие мелочи Генисаретского, в отличие от остальной части человечества, нимало не волнуют, а в нахождении способов репрезентации объектов.

 

Если бы вместо «репрезентации» Генисаретский употребил всем понятное слово «отражение», а затем бы начал действительно поиск соответствующих средств отражения - в таком случае можно было бы поверить в серьезность намерений Генисаретского. Но он хочет заниматься только «репрезентацией» и отыскивать не средства, а чудесный камень-талисман, который (не думая и не трудясь) можно было бы применять, прилагать и примеривать ко всему многообразию реального мира. В качестве такого чудо-талисмана Генисаретский предлагает придумать абстрактную модель структуры абстрактного объекта. Вот что он пишет далее по этому поводу:

 

«В качестве такого средства предлагается абстрактная модель структуры объекта, на основании которой могут быть построены модели структурных объектов в конкретных исследованиях».

 

Итак, Генисаретский предлагает абстрактную модель структуры объекта, объекта вообще, с тем, чтобы по этой модели можно было быстренько сварганить модели нужных конкретных объектов, независимо от их природы. Наша идея, наше представление предпишут свои законы природе - таково предложение далеко не сентиментального Генисаретского. Он даже входит в некоторые тонкости и подробности своей исходной чудо-модели.

 

«Для того чтобы в исходной модели задать различие между предметом и объектом, используется прием двойного знания и двойная система обозначения - язык блок-схем и отнесенный к нему латинский алфавит задает устройство объекта, выступающее в функции действительного устройства, в функции объекта, как он есть на самом деле: для автономного обозначения знаковых средств, применяемых в ходе исследования, используются другие языки».

 

 Человеку с неповрежденным мыслительным аппаратом понять что-либо в устройстве чудо-аппарата, предлагаемого Генисаретским, невозможно. За это мы ручаемся, но если кто с нами не согласится, пусть сам попробует разобраться в выше приведенной цитате. С этого момента даже сам Генисаретский перестает понимать свой чудо-аппарат и поэтому он поспешно прибегает к описанию того, что в нем обозначить большими латинскими буквами, что - маленькими латинскими, что - совсем маленькими греческими, что - стрелками (и какими стрелками), и, наконец, что - кружочками.

 

Перебежав быстренько и не совсем храбро скользкое место от средств репрезентации в любимый мир знаков и слов, Генисаретский сразу же почувствовал себя уверенно. Томной бледности на челе как не бывало: буквы, кружочки и стрелки превратились в его руках в реальные вещи, а мысль в следующие слова:

 

«Различение предметного и объектного планов в системном исследовании позволяет, с одной стороны, объяснить то, что относится к собственно системному анализу - изображение структуры объекта, логику структурного рассуждения и т.д., а с другой - объяснить «жизнь» знаковых систем со стороны их содержания, показать содержательный характер знаков их функционирования».

 

Неплохо! Значит, подтверждается, что к «собственно системному анализу» относятся отражения, знаки (напомним, что даже структура объекта понимается здесь как абстрактная структура, как знаки). Но автор ухитрился усмотреть в знаковых системах еще их собственное содержание (!) и показать, что у знаковых систем есть содержательные (!?) законы их функционирования.

 

 «В рамках методологии системного исследования различение объекта и предмета приобретает особенно важное значение в связи стен, что при осуществлении такого рода исследований оказывается необходимым не только оперировать знаниями об объекте, но и специально строить изображение и описание объекта как такового. Иначе говоря, для успеха системного исследования необходимо методологически осознанное построение структурной онтологии».

 

Мы можем этот отрывок не комментировать, ограничившись лишь замечанием о том, что О.И.Генисаретский понимает онтологию точно таким же образом, как и Г.П.Щедровицкий. Оба думают, что онтология - вещь, в то время как на самом деле это - давно уже историческая пустота.

 

«В предлагаемой абстрактной модели объект как нерасчлененное целое изображается овалом и обозначается заглавными буквами латинского алфавита с индексами а1, а2,... и К1, К2; параметры объекта как нерасчлененного целого, поставленные в соответствие с некоторыми его атрибутивными свойствами, обозначаются строчными буквами греческого алфавита...»

 

Дело-то ведь не в том, как обозначить объект, а в том, как его обнаружить, измерить, исследовать! А затем - каковы его свойства и параметры - их, как известно, в любом материальном объекте содержится бесчисленное множество.

«Случай связи объектов А и В, изображенный на рис. 1а {(А) ↔ (В)}, соответствует понятию взаимодействия объектов А и В, а в случае 16 - 1в {(А) → (В)}, {(А) →← (В)} - понятию детерминацииdet В)

 

Хорошо, что для обозначений понятий «взаимодействие» и «действие» придуманы такие «оригинальные» значки: всадники, скачущие друг на друга с пиками наперевес. Но нарисовать такую картинку еще не значит вскрыть, что такое «взаимодействие» и что такое «действие». О взаимодействии, например, написаны тысячи книг, от молодого Генисаретского до старого Берталанфи, а суть этого понятия до сих пор не выяснена, остается до сих пор всего лишь красивой фразой - иногда, как у Берталанфи, а иногда... как у Генисаретского. Понять, что взаимодействие - это обмен, и перейти к исследованию реальных процессов обмена - это дело, конечно, более трудное, чем рисование значков и нанизывание фраз о взаимодействии. То же можно сказать и о детерминации и о других терминах, без всякого осмысления употребляемых Генисаретским. Заметим лишь попутно, что постоянной детерминации в развивающихся системах быть не может: один раз А «сдетерминирует» В (т.е. всадник А заколет насмерть пикой всадника В), и система прекратит свое существование, а вернуться противники живыми и невредимыми в исходное состояние смогут лишь с помощью божественного «второго толчка» и никак иначе! Детерминация - категория, которая соответствует не системам, а элементам и элементарным представлениям. Далее Генисаретский пишет:

 

«Следующий шаг в задании модели - различение места и наполнения (рис. 2)

Место А1 задается набором связей, в которые поставлено целое А. Занимающий место А1 объект А называется его наполнением или материалом»

 

 

 

Бойко! Итак, связи - это связи, а наполнение - это наполнение. Возможно, для «системы» из шаров и пружинок понятия «место» и «наполнение» в какой-то мере и подойдут, но пусть Генисаретский попробует изобразить, как происходит процесс наполнения (кем, чем и т.д.) в такой системе, как организм. Можно ли в ней представить «место», определяемое набором связей, оторванное к тому же от наполнения? Например, сердце, печень и другие органы человека, можно ли их представить в виде оторванного от связей «наполнения»? Приведенный Генисаретским пример со «способностями» индивида, которые фиксируют для него возможность занятия того или иного социального места, - помогает лучше понять самого Генисаретского. Он представляет себе «место» именно как место, например, служебное, за которое идет борьба между претендентами, но даже и на это «место» он смотрит глазами наивного коллежского регистратора, приехавшего в столицу из провинции искать его, искренне считающего, что вопрос о «наполнении» этого «места» решается в зависимости от хода борьбы в непосредственной близи от него и от действительных свойств и способностей претендентов, готовых вступить в драку. Он даже и не подозревает, что для успеха в борьбе за «место» как раз на самом «месте» и вблизи него нужно вести себя спокойненько, пристойно, и без всякого видимого конфликта. Зато за пределами «места» и вдали от него надо действовать умно, решительно и осмотрительно, поговорить со столоначальником, поухаживать за его дочкой и т.д. Либо «место» в пространстве, либо «место» в канцелярии - вот и все конкретное содержание «места» в «структуре», как её понимает Генисаретский. Механицизм, как результат формального подхода, плюс вульгарный социологизм, свойственный многим молодым людям, не прошедшим необходимой жизненной школы, плюс полная беззаботность по части философской и экономической самоподготовки - вот корни такого понимания «места», «наполнения», вот корни непонимания «структур». Генисаретский даже не чувствует всей мерзости своей идеи о предопределении социального «места» для человека, и это в условиях, когда передовое человечество кровью и жизнями лучших своих представителей ломает прогнившую «структуру», разрушает прогнившие «места» и изгоняет растленное «наполнение». Далее Генисаретский пишет:

 

 «Особый интерес представляют случаи, когда объект А является наполнением нескольких мест А или, что то же самое, носителем нескольких свойств функций, и когда несколько объектов А могут занять одно место А.

 

Для рассмотрения подобного рода ситуаций требуется разработка логики функциональною рассуждения в отличие от традиционных логик, которые являются субстанциональными и приспособлены для анализа атрибутивных описаний. Например, противоречие между меновой и потребительской стоимостью товара возникает из-за того, что объект-товар занимает два разных места в системе производства и потребления. Потребительная и меновая стоимость являются свойствами-функциями товара-объекта, позволяющими анализировать движения товара как такового, а разворачивание противоречий этих стоимостей есть особый метод работы со свойствами-функциями».

 

До сих пор мы сталкивались с формалистическими вывертами, здесь же мы имеем дело с патологией.

 

Пусть читатель не укоряет себя за умственную отсталость: на свете нет еще человека, который мог бы понять написанное, не понимает этого и сам Генисаретский. Сам по себе этот набор слов не означает и не может означать ничего реального; если же слова воспринимать буквально, можно получить некоторое содержание, но совершенно абсурдное.

 

Традиционные логики - это вроде бы формальные логики. Они никак не могут быть логиками субстанциональными, если под «субстанцией» понимать материальное содержание. Если же субстанция означает что-нибудь иное, тогда высказывание автора относится к области излюбленной им «онтологии», выброшенной давно на свалку науки. Да и сам автор говорит, что эти логики приспособлены для анализа атрибутивных описаний, т.е. описаний отдельных сторон формы объектов, но не самих объектов. Приведенный же пример с «товаром» мог родиться только в воспаленном мозгу человека, окончательно увязшего в голых абстракциях. К сведению Генисаретского, потребительная и меновая стоимость - это отнюдь не свойства-функции товара-объекта, а определенные общественные отношения людей, в них нет ни грана физики и химии, и они никак не позволяют «анализировать движение товара как такового» - до этой стадии наука еще не дошла: потребительную стоимость без особого успеха пытались исследовать физиократы, и после них специально этой проблемой никто не занимался; и сейчас вопрос о количественном выражении потребительной стоимости для науки совершенно не ясен.

Стоимость (меновая) также пока еще исследована лишь как категория, и вопрос об измерении стоимости конкретного товара «как такового», как это известно, каждому студенту второго курса, еще не решен. Понимание единства потребительной стоимости и стоимости, по секрету скажем, ключ к пониманию основного экономического закона коммунистического производства, но мы пока еще, к сожалению, не можем сказать, что этот ключ уже лежит у нас в кармане.

 

Что же касается «разворачивания противоречия» между потребительной и меновой стоимостью, то Генисаретскому пора уже знать, что это исторический процесс, сопровождающийся морем крови, горем и слезами миллионов людей, величайшим взлетом и глубочайшим падением человека, и надо быть очень «спокойным» ученым, чтобы подменить все это фокуснической фразой Генисаретского об «особом методе работы со свойствами-функциями».

 

Но такие «мелочи», как уже говорилось, для Генисаретского не существуют. Главное - возродить «онтологию» и наговорить при этом возможно больше слов. Тогда цель будет достигнута, фундамент под «учение» подведен и притом таким образом, что фундаментосоздатель попутно приобретает репутацию глубокого эрудита в вопросах логики, методологии, философии, политической экономии, т.е. в областях, о которых он и понятия не имеет. Но мало того, что Генисаретский, наконец-то, создал фундамент учения, произвел на свет нечто, «исполняющее обязанности» объекта, он кончает «мировой схематикой».

 

Гегель разобрал категории сущности и явления, формы и содержания, качества и количества и т.п. Но, понимая специфику качества, он не стал обобщать каких-либо положений на все уровни развития. Генисаретский - юноша не из робких, и никакие качественные барьеры его не смущают. В пункте 6.2 он пишет:

 

Таким образом, мы приходим к следующей структуре объекта с двумя уровнями иерархии.»  (Рис. 4)

 

 

 

А в пункте 6.4 небрежно добавляет:

 

«Обобщение на случай более двух уровней и более двух элементов очевидно».

 

О значках, связях, «местах» и «наполнениях» мы уже говорили. Скажем несколько слов об иерархии. У Генисаретского все просто: если надо исследовать систему из 100 уровней иерархии - обобщите рисунок Генисаретского «очевидным образом».

 

Мы хотим дать Генисаретскому два совета. Во-первых, пусть он найдет в материальном мире хотя бы одну развивающуюся систему с сотней, даже с десятком, даже с пятью уровнями иерархии. Он не найдет такой развивающейся системы, ибо в материальном мире у развивающихся систем всегда есть три и только три уровня (иерархии) организации. Сто уровней могут существовать только в войсках Чингисхана и в пустых абстракциях Генисаретского. Во-вторых, пусть он по-настоящему присмотрится к Гегелю и почитает о том, что такое «дурная бесконечность». Тогда, будем надеяться, у Генисаретского пропадет охота «обобщать» свои построения на большее число уровней «очевидным образом».

 

Конечно, Генисаретский может упрекнуть нас в непонимании его глубоких идей. Ну, что же, бывают слушатели и читатели, которые интересуются не только словами, но и теми реальными вещами, которые скрываются за словами; такие люди не удовлетворяются абстракциями, а упорно добиваются ответа на вопрос: как же все-таки выявлять структуру и свойства материальных систем, имея в виду, что именно эта задача, а не задача выбора условных обозначений, остается задачей человеческого познания?

 

Пока же, пусть Генисаретский на это не обижается, нам кажется, что Гегель из него не получился, а на «мировую схематику» Дюринга его «очевидное» обобщение весьма смахивает.

 

 

14. А.С.Ахиезер в роли Гегеля современности

 

Святое место не бывает пусто. Не состоялся Гегель-Генисаретский, появился Гегель-Ахиезер. Ахиезер - фигура более солидная, и разбор его логических построений должен быть совсем другим. Генисаретский - мальчик, и по этой причине замахивается на мироздание, Ахиезер же - мужчина взрослый, и потому говорит лишь об аспектах. Генисаретский не смущаясь, называет свой бред «онтологией» системного исследования, Ахиезер скромно называет свой труд «О системном аспекте кибернетики» (см. тот же сборник, стр. 88 -92). Но скромно здесь только одно название, задачей же исследования автор считает раскрытие механизма саморазвития «всей системы деятельности».

 

Мы разберем не весь труд А.С.Ахиезера, ибо в нем бессмысленного плетения слов не меньше, чем у Генисаретского, а лишь тот его пункт, в котором он «на основе синтеза философского и специально научного знания» выявляет «ряд закономерностей генезиса действительности »:

 

а) «Внутреннее содержание генезиса действительности заключается в постоянном развитии возможностей (функциональных и структурных) обеспечения структурой своей устойчивости».

 

Неверно! Написано путано и без понимания причин и следствий!

 

Механизм «генезиса», если можно употреблять в таковом контексте слово «генезис» (а его здесь употреблять нельзя - см. об этом следующий параграф), совершенно другой. Никакого стремления у «возможностей», а также развития у «возможностей» нет и быть не может, ибо «возможность» как таковая всего-навсего наша абстракция, притом на определенном, не особенно высоком уровне понимания природы.

 

Генезис связан не с «возможностями», а с чем-то другим - вот об этом другом и следовало говорить А.С.Ахиезеру, а для этого ему следовало хоть немного поработать над его отысканием. Мы понимаем А.С.Ахиезера - он тоскует по истине, и этим он заметно отличается от Щедровицкого и Генисаретского.

 

Щедровицкому правда не нужна - он ее нашел, и он с нею запанибрата; Генисаретский только начал ее искать, но уже успел сильно сбиться с пути. Ахиезер же ищет ее, правда, немного странно: он не хочет упустить истину, но вместе с тем и боится ее. Он хочет понять «генезис», не выходя из рамок своих давно выработанных представлений - вот почему он обратился к пустому слову «возможность» и наделил его с одной стороны, способностью «развития», и с другой, - способностью быть причиной, как он сказал, «внутреннего содержания генезиса», а также «обеспечения структуры устойчивостью».

 

Ахиезеру следовало сначала поработать над тем, чтобы выяснить, что собою представляет «Генезис», над видами его, затем ему следовало понять, что такое «структура» и чем она, в частности, отличается от «системы»; после этого хоть чуть-чуть ему следовало уловить «развитие» и непременно отделить «развитие» от «роста», «изменения», «деградации», и только после всего переходить к философской категории «возможность», чтобы не наделять ее несуществующими свойствами. Но и в этом случае, если бы Ахиезеру даже удалось расправиться в общефилософском плане со всеми перечисленными понятиями и категориями, - все равно ему не удалось бы понять Генезиса, его причин и его содержания. Ибо на основе только философского и известного Ахиезеру специально научного синтеза не могут быть выявлены закономерности Генезиса действительности. Это пустое занятие. Генезис может быть выявлен и понят только на основе исследования материальных объектов, притом развивающихся объектов. Кстати, только в материальных объектах до конца раскроются и философский и известный Ахиезеру специально научный синтез.

 

б) «Появление нового высшего уровня управления является средством разрешения противоречий, угрожающих устойчивости структур нижележащего уровня. Высший уровень управления может быть понят как средство, орудие, обеспечивающее устойчивость нижележащего уровня. Но в силу диалектики развития высший уровень сам с момента его появления нуждается в таком орудии».

 

Тоже неверно, и опять подвело автора стремление к подмене реальных процессов надуманными схемами, хотя они и называются у него «диалектикой развития».

 

Ахиезер что-то слышал о противоречиях - в природе, мол, и в обществе все построено на противоречиях; притом слово «противоречие» Ахиезер всегда употребляет без кавычек. Действительность же, о которой пишет Ахиезер, складывается как раз вопреки представлениям Ахиезера. Для того, чтобы понять «Генезис», «структуру», а также интересующую Ахиезера «действительность», надо иметь в виду противоречие, прежде всего в кавычках. И только в определенных случаях это слово надо писать без кавычек.

 

На этом препятствии споткнулся не один Ахиезер. Но если он действительно хочет что-то понять в окружающей действительности, ему, прежде всего, надо разобраться в противоречиях: когда их можно писать без кавычек, а когда их непременно надо брать в кавычки. Очень полезно в связи с этим ознакомиться Ахиезеру со взглядами В.И.Ленина на категорию «противоречие» и «борьбу противоположностей». В. И. Ленин, говоря о развитии, чаще брал эти слова в кавычки. Ознакомиться с этим можно в «Философских тетрадях».

 

Не выяснив, как протекают действительные процессы в природе и что такое «противоречие», что такое «борьба противоположностей» Ахиезер вдруг заговорил об уровнях управления. В результате он явил нам представления, которые свойственны скорее людям прошлых эпох. По представлениям Ахиезера, новый высший уровень управления появляется в интересах нижележащего уровня развития (см. его цитату). Не говоря о том, что это просто не верно, надо еще заметить, что такие представления о действительности и генезисе складывались обычно у управителей феодалов, которые были уверены, что любая высшая ступень иерархии управления всегда надстраивается в целях и интересах нижележащих ступеней, в то время как в действительности высший уровень появляется отнюдь не для обеспечения устойчивости структуры нижележащего уровня, а вопреки этой устойчивости, именно поэтому нижележащие уровни всегда бунтуют против появления высшего уровня независимо от того, где это происходит - в живой или неживой природе или в человеческом обществе.

 

Очень легко это можно проследить на развитии общества. Например, буржуазное общество появляется совсем не ради увековечения феодального общества, а совсем наоборот, и феодальное бурно протестует против высшего - буржуазного. Еще более наглядно протест низшего против высшего проявляется при переходе от капитализма к коммунизму. Тов. Ахиезеру этот протест можно проследить даже на самом себе. Ему предстоит в ближайшие год-два подняться с низшего на высший уровень понимания окружающего нас мира, но он протестует, протестует, конечно, не осознанно.

 

Надуманная диалектика развития, таким образом, разлетается в прах при столкновении с диалектикой действительной.

 

в) «Диалектическое противоречие, служащее основой генезиса, само развивается и меняет свой характер от уровня к уровню. Если на первых, известных науке этапах генезиса, это противоречие можно было рассматривать как противоречие структуры и среды, то на высших этапах оно все в большей степени сводится к внутренним противоречиям самой структуры».

 

И опять же сказанное А. С. Ахиезером - неверно. Мы уже говорили, прежде чем писать о «диалектическом противоречии», надо хоть немного его понять; чтобы судить, насколько указанное противоречие может служить основой генезису, надо понять механизм - что от чего зависит; и, наконец, тот факт, что диалектическое противоречие может менять свой характер - также не верно. Дело в том, что диалектическое противоречие не меняет своего характера, а меняется само, т.е. меняется его сущность, и это - главное для генезиса. Бывает так, что противоречие перестает быть диалектическим и становится до конца антагонистическим - в этот момент прерывается то, что Ахиезером было названо «генезисом»; «генезис» исчезает - наступает стадия разрушения. Это, во-первых.

 

И, во-вторых, откуда, из каких наблюдений Ахиезер позаимствовал факт, будто на первых этапах генезиса имеет место противоречие между «структурой» и «средой», а на высших этапах имеется противоречие внутри самой структуры - и только! «Противоречие» на всех этапах развития материальной системы развертывается в обоих направлениях - как во внутрь, так и во вне Представление, будто может быть иначе, сложилось у Ахиезера при наблюдении не развивающихся систем и структур, а мира мертвых и застывших вещей. Противоречие между структурой и средой, по Ахиезеру, это не развитие, а обыкновенный антагонизм, например, открытая война; внутреннее противоречие - это тоже антагонизм, саморазложение и распад, свойственные, например, многим интеллигентам конца XIX - начала XX века, которые были заняты не переделыванием действительной жизни, а самоковырянием и самоусовершенствованием.

 

Ошибки Ахиезера проистекают по причине устаревшего представления о «системах», «структурах», «среде» и «противоречиях». «Систему» он отождествляет со «структурой» и уже по одной этой причине у него при рассмотрении этих категорий исчезает «материальность». В этом пункте Ахиезер мало чем отличается от Бертрана Рассела - наиболее откровенного структуралиста в современной буржуазной науке.

 

«Структуру» системы Ахиезер представляет (так же, как и Щедровицкий) состоящей из двух структур - «внешней» и «внутренней» (см. ниже). В первой, по его мнению, развертывается внешнее противоречие, во второй - внутреннее  противоречие. То обстоятельство, что структура едина и противоречие  едино - такого представления Ахиезер допустить не может. Отсюда, само собою, вытекает его ошибочный взгляд на внешнюю среду. «Среда», по его мнению, есть нечто внешнее и всегда враждебно для системы и структуры; со средой, будто всегда приходится бороться.

 

Такой взгляд Ахиезер позаимствовал из арсенала представлений антагонистического классового общества. Представить себе, что развитие не связано с антагонизмами, Ахиезер никак не может. Снова автора, как и всех «методолого-системников» подвела привычка к пустым абстракциям и формализму вместо того единственно правильного метода исследования, который Ленин охарактеризовал как «конкретный анализ конкретной ситуации». На этот раз Гегель вроде бы получился («генезис всей системы действительности»), но это Гегель, навязывающий действительности выдуманную им «диалектику развития», т.е. Гегель, совершенно не понявший развития, хотя и пользующийся современной терминологией.

 

 

15. Перевод Э.Г.Юдина на русский язык

 

Кроме своих главных обязанностей методолого-системного социолога, Э.Г.Юдин иногда занимается и решением гносеологических проблем. В цитированном сборнике он, в частности, опубликовал тезисы доклада «Структура и генезис как предметы исследования» (стр. 45 -49).

 

На этот раз мы не будем приводить выписок из работы, а разберем лишь название труда, и этого окажется достаточно, чтобы охарактеризовать уровень понимания, точнее сказать, непонимания разбираемой Э.Г.Юдиным проблемы.

 

Итак, «структура и генезис как предметы исследования» - что может означать это выражение?

 

Мы оставляем в стороне системы из четырех шаров; к ним, правда, «приложимы» все выводы Э. Г. Юдина, но ведь у них нет «генезиса». К тому же не эти «системы» волнуют сейчас человечество; сейчас важны развивающиеся системы.

 

Что такое структура? Это не сочетание шаров и пружинок, как считает Щедровицкий, и не сочетание «мест» и «наполнений», как представляет это Генисаретский. Структура - это качество исследуемой системы.

 

Что такое генезис? В понимании Юдина это не может означать ничего иного, кроме как происхождение + возникновение + изменение. Исследование генезиса должно показать, откуда произошла данная система (кто ее родители?), почему она возникла (почему «родители» поступили таким образом) и почему объект изменялся таким, а не иным образом. Но «родители» данной системы - это еще не сама система, а только начальная фаза ее развития.

Почему «родители» поступили так, а не иначе - этого из самой системы на ее высшем уровне тоже не усмотришь. Наконец, «изменения системы». Во-первых, изменения могут вызываться не только внутренними, но и внешними условиями, причем внешние условия из анализа только системы также понять невозможно. Во-вторых, изменения могут быть обратимыми или необратимыми; изменения в рамках одного и того же уровня организации могут быть процессами роста, развития или деградации. Все это настолько разные случаи, что объединять их и валить в одну кучу под одним общим названием «генезис» - просто недопустимо; кстати, генезис - такое же отжившее слово, как «онтология».

 

Но оставим «генезис» и такое понимание «генезиса» на совести автора. Что же будет означать название статьи? «Качество плюс происхождение, плюс возникновение и плюс изменение как предметы исследования». Вот что получилось после перевода названия статьи на русский язык. Речь, оказывается, идет об исследовании качества, происхождения и других онтологических категорий как таковых, в отрыве от самих развивающихся объектов. Совершен еще один «круг в философии». После Маркса, похоронившего онтологию, через Канта-Щедровицкого и Гегеля-Генисаретского, «наука» снова пришла к онтологии.

 

Проблемы «генезиса» в принципе не существует - это показал еще Гегель (здесь речь о подлинном Гегеле, а не о его «врио» - Генисаретском и Ахиезере). Есть лишь проблема развития, а ее нельзя решить в отрыве от развивающегося объекта, тем более нельзя ее решить в плане «общей теории знаковых систем».

 

Заметим попутно, что Э.Г.Юдин - самый умный из трех богатырей. Когда, наконец, будет установлена истина, он сможет утверждать, что первым сказал: «Э!» Он из тех, кто сможет наиболее безболезненно сменить свои теперешние, совершенно путаные, представления об «общей теории знаковых систем» или «об обществе как социуме для производства вещей» и знаков на представления подлинно системные. Но для этого ему необходимо как можно скорее освободиться от свойственной всем методолого-системникам дурной привычки употреблять слова без смысла, а иностранные слова там, где смысл легче и точнее можно передать словами русскими.

 

Зачем т. Юдину использовать в заголовке слово «генезис», если оно означает и происхождение, и возникновение, и изменение, и развитие? Зачем т. Генисаретскому говорить «репрезентация» вместо «представления»? Вообще, о языке «методолого-системников» следовало бы написать отдельно. Мы говорили уже о том, как трудно читать Гегеля. Но пусть читатель попробует понять тезисы совместного доклада Щедровицкого, Юдина и Лефевра. Это окажется задачей потруднее. Мы говорим о языке статей не потому, что хотим сохранить чистоту «русского языка», но потому, что видим, как злоупотребление словами мешает и методолого-системникам. и их слушателям и читателям выбраться из «дикой путаницы понятий». Ведь еще Гете говорил:

 

«Когда недостает понятий, их можно словом заменить»,

а иностранным удобнее всего.

 

 

 

16. Рекордсмен абстрактной зауми В.А.Лефевр

 

Щедровицкий, Юдин, Генисаретский, Ахиезер рассматривают системы хоть и игриво, но все же предпринимают попытки сохранить видимость и солидности, и серьезности, а вот В. А. Лефевр - автор тезисов двух докладов «Исходные идеи логики рефлексивных игр» и «О самоорганизующихся и саморефлексивных системах и их исследованиях» (стр. 73 -79 и 61 -68 сборника), исследование систем рассматривает целиком как игровую ситуацию. Мы перескажем лишь, как В. А. Лефевр решает задачу представления системы.

 

«Пусть, например, задан набор точек, которые необходимо пересчитать: (см. рис. стр. 131) В зависимости от тех математических средств, которые есть у исследователя, объект будет представлен либо как система горизонтальных, либо как система наклонных полос. Очевидно, эти системные представления - различные, и бессмысленно ставить вопрос о том, какое из них более полно отражает данный объект».

 

 

 

Если уж Лефевр дошел до утверждения, что «системы - это набор точек», а «системные представления - это набор полосок», то здесь уже бессмысленно ставить не только сформулированный им вопрос, но и вообще какие-либо вопросы. Рядом с логическими построениями Лефевра знаменитые четыре шара Г. П. Щедровицкого выглядят целой разлетающейся Галактикой!

 

И вот, с таким «пониманием» системы Лефевр исследует рассуждения, употребляемые в конфликтных ситуациях вида: «я думаю, что он думает, что я думаю...» и предлагает такое выражение для процедуры принятия решения:

 

 

 

(Здесь: Ц - цель, П - планшет, Д - доктрина в рассматриваемой «игре» и т.д.)

 

Говорят, что абстракционисты есть только в живописи - это не совсем верно. Абстракционисты проникли повсюду, в том числе и в логику, в особенности, в так называемую математическую логику.

 

А ведь В. А. Лефевр рассматривает и саморефлексивные, т.е. отражающие сами себя и самоорганизующиеся системы. Интересно, какими формулами и знаками будет записано самоотражение самоорганизации самого Лефевра; если бы он вдруг решился их опубликовать?

 

Мы написали - «интересно», и испугались, а вдруг В. А. Лефевр действительно решит удовлетворить наше любопытство и напишет эти формулы? Мы обязательно поставим т. Лефевру памятник и напишем на нем приведенную выше формулу, а под ней слова:

 

«Прохожий! Остановись, посмотри и подумай: какие путаники жили совсем недавно на земле. Мы их содержали на свободе лишь потому, что во всех остальных отношениях они были совершенно безвредны».

 

Мы не против того чтобы В.А.Лефевр занимался своими построениями, но мы, как люди, практически заинтересованные в торжестве системных представлений, убедительно просим В.А.Лефевра раз и навсегда оставить попытки формалистического заигрывания с системами и по возможности не употреблять даже слова «система». Реальные системы, подчеркиваем, развивающиеся системы, формальными методами исследоваться не могут; поэтому формалистическую заумь нужно поберечь для «исследования» объектов иного рода - для игр, шаров, пружин и т.д.

 

 

17. Как Г.П.Щедровицкий углубил Г.П.Щедровицкого

 

В упомянутом сборнике напечатаны тезисы новой работы Г. П. Щедровицкого: «О принципах классификации наиболее абстрактных направлений методологии структурно-системных исследований» (стр. 15 -23). В них подтверждается, что предметы исследования представляют собой «слои знакового замещения» и предлагается построение «модели сложного объекта вообще» в виде структурных моделей, состоящих из знаков элементов и связей.

 

«В исходном пункте может быть введено два типа моделей:

1) с «внутренней» структурой и

2) с «внешней» структурой. Схематически их можно представить так

                                                      1)                                                  2)

При решении определенных задач эти две модели можно будет соединять, т.е. первую как бы  «вкладывать» внутрь второй, и обсуждать вопрос об отношениях и связях между «внешней» и  «внутренней» структурами сложных объектов».

 

Это исключительно ценное признание. В брошюре, которую мы разбирали раньше, Г.П.Щедровицкий, по существу, уклонился от раскрытия своего понятия структуры, заговорив о различии между организацией (четыре шара) и структурой (те же шары, соединенные с пружинками). Здесь же Г.П.Щедровицкий раскрыл структуру, и даже не одну, а две - «внешнюю» и «внутреннюю». Теперь ясно, что под «внешней» структурой он понимает пустую форму и отнесенные только к ней внешние связи, а под «внутренней» - костяк содержания, никак с внешней средой и с формой не связанный, вроде «наполнения» детской игрушки, именуемой погремушкой. Вот эта погремушка, по мнению Щедровицкого, и способна решать «определенные задачи», а остальные задачи, по-видимому, можно решать даже без такой погремушки.

 

Думаем, никто не сочтет безосновательной нашу рекомендацию многодетным родителям обзавестись упомянутой работой Г. П. Щедровицкого как пособием по организации детских игр, которая в сочетании с названной выше статьей В. А. Лефевра об играх, будет, пожалуй, единственным практически полезным результатом «методолого-системных исследований».

 

 

18. Обещали - веселились, посчитали - прослезились

 

Начиная изложение своей концепции, «методолого-системники» не скупятся на обещания благ, которые их метод несет науке. Вот как это звучало в брошюре Г.П.Щедровицкого:

 

«Формализация исследования, перевод его в плоскость оперирования со знаками кардинально меняет сам тип исследовательской работы, неизмеримо упрощая и ускоряя ее, избавляет от необходимости проделывать длинную цепь эмпирических наблюдений и процедур, при более высоком качестве результата», (стр. 44 -45).

«Системно-структурные исследования открывают новую, необыкновенно важную область научного творчества. Вступая в нее, мы вступаем в страну чудесных открытий, которые сулят человечеству больше, чем это сейчас можно представить.» (стр. 46 -47).

 

Нас не удивишь обещаниями упрощения исследований. Этими делами занимались с незапамятных времен очень многие исследователи - главным образом представители господствующих классов. Господа в науку играли. Они смотрели на нее вроде как на шахматную игру. Кроме того, все они, как правило, ленились и берегли силы. Отсюда и родилась идея «упрощения» и «экономии мышления», хотя всегда немало имелось честных, талантливых и сбитых с толку изобретателей.

 

Можно так сказать: если в далеком прошлом умами изобретателей владела идея поимки сказочной жар-птицы, если в недалеком прошлом изобретался вечный двигатель - перпетуум-мобиле, то в середине XX века все изобретения сосредоточились, главным образом, на разработке методологических проблем науки, стараясь разрешить вопрос, как исследовать экономно и быстро, не затрачивая на это дело ни особенно много труда и не затрагивая сам объект исследования.

Многие из числа даже очень умных исследователей до сих пор продолжают верить в возможность изобретения методологического перпетуум-мобиле в науке, верят в «экономию мышления», изобретая различного рода логики, методы и т.д.

 

Но действительность есть действительность, а из анализа знаковых «систем замещения» в принципе нельзя получить более глубокого познания сущности вещей. Г.П.Щедровицкий не раз вынужден был отвечать слушателям, что он лично не ждет при своей жизни (а человек он совсем молодой) практического применения результатов «логико-методологических исследований». О.И.Генисаретский, более того, уверяет, что эти исследования и не предназначены для практического использования; однажды на вопрос слушателей он ответил: «Это - теория для теории». Можно процитировать более поздние, выступления Г. П. Щедровицкого, не оставляющие сомнения в весьма скромных достижениях «методологии системного исследования».

 

Вот что он пишет в тезисах доклада (см. сборник):

 

«...Для целей методологического анализа нужно проделать две процедуры. Первая - формальное составление матрицы, содержащей все возможные комбинации и связки этих характеристик. Вторая - выбор тех связок и зависимостей между характеристиками, которые имеют содержательный смысл с точки зрения заданной модели сложного объекта. На этой основе можно будет затем дать оценку тех связок, которые уже устанавливались в предшествующем развитии науки для различных объектов.»

 

Здесь мы прервем цитату, чтобы провести одну аналогию. В свое время предлагалось посадить обезьян за пишущие машинки с тем, чтобы они выстукали все возможные (а по теории вероятностей это вещь вполне мыслимая) сочетания машинописных знаков. После этого из полученного чрезвычайно большого множества текстов нужно отобрать собрание сочинений Шекспира и Гете, а также те гениальные творения, которые сейчас еще не написаны, но которые будут когда-либо сочинены. Любой непредубежденный читатель увидит, что Г.П.Щедровицкий в приведенном выше высказывании предлагает воспользоваться примерно таким же способом получения новых знаний о системных объектах.

 

Но вернемся к прерванному высказыванию Г. ГТ Щедровицкого:

 

«Должен быть задан особый механизм взаимоотношения организма со средой или машины с внешними уровнями. На этой основе развертывается особый предмет и особое направление структурных исследований».

 

Пойми, кто может! Пусть автор попытается отчетливо сформулировать, что это за «механизм» должен быть задан (и кем задан) дополнительно для анализа, скажем, такой системы, как крупное предприятие, организм, коллектив. Как же можно этот «механизм» задать, если именно вскрытие его и является задачей системного исследования? По-видимому, почувствовав, что обещания не сбываются, Г.П.Щедровицкий, скромно добавляет:

 

«Структурные модели сложных объектов могут быть использованы также для мысленного экспериментирования и установления границ качества определенных параметров объектов при количественном или качественном изменении других параметров. Можно, например, изменять число элементов и прослеживать влияние этот изменения на функции других элементов, связи между ними, атрибутивные свойства целого или даже на его внешние связи. При этом будут определяться методы получения таких специфических характеристик структур, как их «устойчивость», «живучесть», «надежность» и т.д.»

 

Щедровицкий даже не подозревает, какой важности вопрос он по неведению затронул, и притом затронул лишь в результате игры в слова. Слово «параметр» он употребил в принятом смысле - как его обычно употребляют, точно не зная, что именно за ним скрывается: свойство, характеристика, сторона, число, величина или количество? Для Щедровицкого все перечисленное имеет одинаковый смысл. В системах же надо совершенно четко различать, где «сторона», а где «свойство» и «характеристика». Системы невозможно понять, если по-прежнему не отличать число от величины, а величину - от количества. Всего этого, конечно, сейчас не понять Щедровицкому, ибо его миропонимание зиждется не на материальных и не на системных объектах.

 

И вот что еще следует сказать Щедровицкому: вышеупомянутые «определенные параметры», «установление их качественных границ» и их «связи» с пресловутой «структурной моделью» - все это пустые слова. Ибо есть только один единственный параметр в системе, который может связываться со структурой непосредственно, и это, кстати, даже не параметр, а количество, так сказать, голое количество, не имеющее качества.

Мысль, при условии, если она содержится в приведенном рассуждении, можно себе представить лишь следующим образом. Щедровицкий точно не знает, как и кем должен быть задан «механизм» взаимоотношения системного объекта со средой, но он все же пытается что-то нам посоветовать, подсказать относительно той пользы, которая может быть извлечена читателем из его, Щедровицкого, представления о «структурных моделях». Прямо на «механизм» он указать, конечно, не решается, поскольку сразу же возникают необъяснимые вопросы, «как» и «кем», поэтому и хватается за «параметры».

 

Он намекает, будто его «структурные модели» имеют связь с «параметрами», притом как с их количественными, так и с качественными сторонами. В данном пункте следовало бы остановить Щедровицкого и никуда уж далеко не отпускать, пока он обстоятельно не ответит:

 

во-первых, что он понимает под «параметрами» вообще и в системах в частности;

во-вторых, могут ли иметь параметры помимо количества еще и качество;

в-третьих, о каких именно параметрах ведет речь Щедровицкий

 

 - которые были бы связаны непосредственно со структурами? Если бы случилось, что в системе (А) изменилось качество того самого «параметра», который имеет непосредственную связь со структурой, это означало бы, что по какой-то неясной и загадочной причине вдруг разрушилась бы вся система (А), и из ее обломков, по причине еще более загадочной, сложилась новая система (В), которой будет соответствовать «тот самый параметр», но уже нового качества, такие чудеса в реальных системах невозможны.

 

Вторая половина его высказывания содержит не меньше чудес, нежели первая. Чтобы легче проследить за этими мыслями, запишем их по пунктам:

 

а) можно изменять число элементов,

б) и прослеживать влияние этого изменения

в) на функции других элементов,

г) связи между ними,

д) атрибутивное свойство целого или

е) даже на его внешние связи.

 

Таким образом, Щедровицкий утверждает, что стоит внести в систему какое-либо локальное, пусть даже очень небольшое изменение, например, уменьшить или увеличить численность элементов (а), как все остальное в системе (б, в, г, д, е) придет во всеобщее движение. Уже одним этим Щедровицкий показывает, что он не только далек от понимания систем, а попросту не знаком с ними.

 

Системы самосоздавались в природе (атомы, молекулы, организмы и т.д.) и системы создаются искусственно людьми (предприятия, отрасли, общество и т.д.) не ради того, чтобы в них имели место всеобщие изменения под влиянием первой случайности и локальных изменений, вносимых в систему, а как раз наоборот. Системы создавались и создаются вопреки и в противовес отдельным случайностям и локальным изменениям. Развивающаяся система должна сохранять свою «сущность» стабильной, а «содержание» системы в известных пределах так же должно оставаться неизменным. Если эти условия не соблюдаются - система разрушается, и вопрос о системе снимается. «Устойчивость», «надежность» и «живучесть», о которых упоминает Щедровицкий, в том и состоят, чтобы система оставалась сама собой.

 

Соотношение между стабильностью и изменчивостью системы - одна из основных особенностей, ради которой предпринимаются все исследования, где содержится слово «система» и «структура». То, что представил нам Щедровицкий, всего лишь его элементарные и формальные воззрения, перенесенные в незнакомую ему область. Мы не говорим о тех чувствах, которые обуревают Щедровицкого в те моменты, когда он произносит всем знакомые слова: «функции» элементов, «связи» между ними, «атрибутивное свойство» целого, «устойчивость», «надежность», «живучесть», «сущность», «содержание» - нас интересуют понятия, которые мы вкладываем в эти слова. В самом деле, какая разница между «функцией» и «связью», в чем суть «атрибутивного свойства» и просто «свойства», чем отличаются «устойчивость» от «надежности», а «надежность» от «живучести» и, наконец, какая разница между «сущностью» и «содержанием» системы. Без обстоятельного выяснения перечисленных вопросов Щедровицкому не следовало бы браться за перо.

 

К сожалению, у нас нет никакой возможности в рамках настоящего реферата останавливаться более подробно на заблуждениях Щедровицкого; для него, на наш взгляд, вполне достаточно перечисления указанных вопросов - пусть он над ними задумается и попытается в их свете проверить все свои высказывания.

Ну, а теперь и о выполнении обещаний - словами самого Щедровицкого. На стр. 20 упомянутого сборника Щедровицкий, объясняя связь «внешних атрибутивных характеристик целого с его внутренними характеристиками» пишет следующее:

 

«В этом процессе происходит соединение структурных моделей с «внешними» и внутренними связями. Но вместе с тем именно здесь особенно отчетливо выступает неразработанность «логики механизмов»: многие задачи на объяснение одних характеристик другими оказываются совершенно бессмысленными, а другие осуществляются по неправильным логическим схемам и ведут к разнообразным парадоксам».

 

Вот разбитое корыто, у которого после долгих блужданий и обещаний очутился наш Щедровицкий. Ведь речь с самого начала шла о самом главном в системах и структурах - о выявлении связей между внутренними и внешними характеристиками, и Щедровицкий яснее ясного сказал, что на этом поприще у него ничего не получается. Хотя здесь и происходит «соединение» выдуманных Щедровицким «структурных моделей» с внешними и внутренними связями, однако здесь еще совершенно не разработана логика механизмов, многие задачи, если их решать с позиций выдуманных моделей, оказываются совершенно бессмысленными, а все остальные задачи осуществляются (Щедровицкий не посмел написать слова «решаются») по неправильным логическим схемам и ведут к разнообразным парадоксам, которые Щедровицкий не может объяснить.

 

Логик Щедровицкий остался, таким образом, без логики вообще, без «логики механизмов», без «правильных логических схем осуществления» и с большим количеством необъяснимых парадоксов. Что же остается у Щедровицкого, если не считать его разрекламированной, но никчёмной «структурной модели»? На наш взгляд, ничего не остается у Щедровицкого; о таких людях, как Щедровицкий, остается лишь сказать словами Геллнера:

 

«Быть может, только историк социальных движений сумеет объяснить выразительность и открытый энтузиазм, с которым философы этой школы подчеркивают бессилие, формальность и общую никчемность своей работы».

 

Полное признание самими «методолого-системниками» банкротства в теоретическом плане и полная, также признанная ими, невозможность практически применить методологию - таков итог столь шумно разрекламированного предприятия. Обещали - веселились, посчитали - прослезились.

 

 

19. Картинка с натуры

 

Наш обзор «школы деятельности» оказался бы неполным, если его не дополнить несколькими оценками, показывающими логических позитивистов за работой.

 

Нам довелось посетить несколько заседаний семинара «деятельности» и послушать как самого руководителя семинара, так и некоторых наиболее активных его помощников, и грех было бы не поделиться с читателями своими наблюдениями.

 

Начнем с состава семинара. Как мы уже отмечали, в основном это - молодые люди в возрасте не более 35 лет; попадаются, конечно, и старше, однако их - единицы, и они недолго задерживаются в «школе деятельности». Постоянный состав можно подразделить на две части: на «ищущих» - и это большая часть семинара, и уже «нашедших» - меньшая часть во главе с самим Щедровицким. Тот же состав можно подразделить и в других направлениях: на убежденных и колеблющихся, на устоявшихся и только-только начавших «становление», на людей вполне искренних и людей себе на уме, и, наконец, есть люди просто скучающие.

 

Профессиональный состав семинара довольно пестрый, однако преобладающее большинство - это люди, не связанные непосредственно с производством: логики, философы, лингвисты, психологи, правоведы, филологи, историки, эстеты, чистые математики, чистые физики, чистые биологи и чистые политэкономы. Среди «ищущих» попадаются техники, медики и даже военные.

 

Семинар работает в тяжелый день - по понедельникам, в здании Института психологии, расположенном на территории старого университета, рядом с памятником Ломоносову. Небольшая полуторосветная зала амфитеатром со скамьями, уходящими под потолок, отдаленно напоминающая католический костел и одновременно протестантскую церковь. На скамьях 20 -40 впавших в абстракцию молодых людей. На стенах портреты знаменитых русских психиатров - Сербского и др., с недоумением оглядывающих молодых еретиков. Здесь все символично.

 

Внизу длинный черный стол, с левой стороны стола высокая кафедра. На столе, по правую руку, магнитофон, записывающий для потомства методологические благоглупости. За столом Щедровицкий, за его спиной во всю стену черные, из мягкого линолеума доски (неудобные для написания мелом).

 

Случается, что за длинным столом сидит не Щедровицкий, а социолог Юдин - тогда на соборной кафедре, откуда более полувека назад читал свои знаменитые лекции профессор П.Н.Милюков, располагается сам методолог Щедровицкий.

 

Методологи очень любят потолковать и много распространяются относительно «атрибутивных свойств», и мы думаем, что они не особенно на нас обидятся, если мы тоже уделим некоторое внимание их любимому предмету.

 

Щедровицкий - 30 - 38-летний, худощавый, высокого роста брюнет. Его можно было бы назвать «деятельным», но это не та «деятельность», которая свойственна деловому человеку, деловитость в нем чувствуется большая, однако внутренней силы и убежденности, которые свойственны всякому деловому человеку, в нем не чувствуется. Во фраке с развевающимися фалдами его можно было бы принять за дирижера, в черной рясе - за мага и чернокнижника.

 

«Атрибутивные свойства» у Генисаретского иные. В них нет и намека на черную магию. В детстве это, видимо, был чудо-ребенок с очаровательными ямочками на розовых щечках, поражавший своей недетской серьезностью и эрудицией. Мама в нем души не чаяла, для других мам он был предметом тайной зависти, учителя в школе и профессора в институте ставили его в пример всем балбесам, плохо успевающим в науках. Все предвещало, что из чудо-ребенка получится если не мировая, то, во всяком случае, большая отечественная известность. Но Генисаретский, как все чудо-дети, не оправдал надежд. Его испортило воспитание. Он вообразил, что в мироздании он может разобраться самостоятельно, без помощи отцов и, не прибегая к личному жизненному опыту.

 

Вместо того чтобы по-настоящему заняться изучением реального физического мира (Генисаретский - физик) и общественными интересами, Генисаретский отвлекся от реального мира и занялся отвлеченными абстракциями, не подозревая, что в тысячный раз повторяет главную ошибку всех дурно воспитанных (в лени и поклонении) молодых людей. Он не подозревает, что без труда и борьбы ничего достойного в жизни сделать нельзя, что абстракции, не отражающие живую жизнь, - пустое и недостойное человека занятие.

 

Генисаретский усвоил модную научную терминологию и позаимствовал из чужих рук кое-какие знания, но он не помышляет, что все знания, не подкрепленные практикой и личным жизненным опытом, ровным счетом ничего не стоят и ничего не значат. Мы однажды его спросили: «Скажите, тов. Генисаретский, вам никто не говорил, что ваши высказывания - это идеализм?» Генисаретский нам ответил буквально следующее: «Нет, никто не говорил. Но если бы мне так сказали, я назвал бы это невежеством». А затем, немного подумав, Генисаретский добавил: «Недаром Ленин считал одного хорошего идеалиста лучше двух плохих материалистов».

 

Насколько «лучше» и насколько «хуже» - об этом мы судить сейчас не станем, полезнее будет обратить внимание на появление новых «атрибутивных свойств» у Генисаретского. Первое свойство. Детские очаровательные ямочки у него на щеках все более вытягиваются и деформируются, предвещая в самое ближайшее время перейти в резкие и глубокие складки - верный признак догматиков и фанатиков, уверовавших в абстракции и голые идеалы. Второе свойство. Год-два назад Генисаретский выступал всего-навсего в роли «атрибутивного свойства» Щедровицкого, теперь по отношению к Генисаретскому в этой роли выступает девица Аксельрод. Наши методолого-системники понемногу обрастают новыми «атрибутами».

 

Несколько слов о социологе Юдине. Как мы уже отметили выше, Юдин - фигура более обстоятельная, нежели многие другие участники кружка Щедровицкого. Это высокий рыжеватый блондин, спокойный, выдержанный и уравновешенный, без резко обозначенного фанатизма и догматизма. Когда смотришь, слушаешь и читаешь Юдина, невольно вспоминаются слова одного известного гуманиста: «Он открыл лавочку и торговал идеями. Он был философом». Ничего своего, индивидуального у Юдина нет, но он в отличие от остальных методолого-системников знает, чего хочет. Вся его деятельность в семинаре «деятельности» сосредотачивается на приспособлении. Свою несколько устаревшую социологическую терминологию он приспособил к модной кибернетической фразеологии «чистых» методолого-системников. Свои ясные представления, унаследованные из сферы товарно-денежных отношений, он с успехом приспосабливает к неясным представлениям остальных участников кружка. И, наконец, Юдин явственно чувствует приближение новых, коммунистических представлений, чуждых его товарно-денежным представлениям и в связи с этим он пытается как-то приспособиться. Он прилагает все силы в том смысле, чтобы не опоздать, не отстать от духа времени, но расстаться со своими старыми представлениями на всякий случай все же не решается.

 

Наблюдая Юдина, невольно приходят на ум исторические ассоциации - поведение английской феодальной аристократии, которая в отличие от континентальных феодалов наиболее быстро и безболезненно восприняла буржуазный образ мыслей и буржуазный уклад хозяйствования. Юдин - один из тех методолого-системников, который безболезненно примет и коммунистический образ мыслей, и коммунистический метод хозяйствования. При этом он непременно скажет: «Смотрите, именно об этом я говорил и писал еще в 1965 году». Таков Юдин.

 

Лефевр - тоже почти законченный продукт товарно-денежных отношений, но он менее целеустремлен, нежели Юдин. Внешне он тоже заметно отличается от последнего: небольшого роста, предрасположенный к ранней полноте жгучий брюнет с отдающими синевой щеками. Лефевр из тех молодых людей, которых очень близко и тонко наблюдал и метко описал наш писатель Алексей Толстой, в небезызвестном своем произведении «Ибикус». Эти молодые люди очень «деятельны», и они появляются всюду, где лишь запахнет легким успехом. Но они несколько бестолковы, долгое время никак не могут сосредоточиться и выбрать для себя наиболее пригодный предмет деятельности.

 

Пределом мечтаний Лефевра является респектабельная философская контора, с самой модной вывеской, непременно на центральной улице и со своим собственным, только у Лефевра, предметом спроса и предложения. Долгое время Лефевр не мог остановиться, но, наконец, он, кажется, выбрал для себя «самоорганизующиеся и саморефлексные системы» (см. сборник), ничего не смысля, кстати, в «организации», а тем более в «самоорганизации». Что же касается «рефлексивности» и «систем», то слушателям и читателям Лефевр их представляет не иначе, как в виде двух играющих человечков, которые только тем и заняты, что прячутся друг от друга в пещеру, имеющую непременно два выхода - ά и β (см. сборник, стр. 74). Таков Лефевр.

 

И, наконец, два слова об Ахиезере и Топере. Оба они заметно отличаются от остальных участников семинара «деятельности» в лучшую сторону. Если обрисованные выше товарищи и в самом деле народ «деятельный», то Ахиезер и Топер, если можно так сказать, народ бездеятельный. Ахиезер тоскует, а Топер печалится. Уходящий мир, как известно, всегда оставляет после себя разбитые человеческие сердца. Ахиезер и Топер и есть такой клинический случай и потому временно, вплоть до излечения, неизбежно обречены на бездеятельность.

 

Ахиезер, как мы видели выше, пытался что-то сказать и выразить относительно «генезиса» и «развития», однако эту его попытку не надо воспринимать как серьезный шаг, направленный к серьезной деятельности. Это с его стороны был всего-навсего очередной приступ тоски.

 

То же самое можно сказать и о печальном Топере. В упомянутом сборнике на страницах 49 -52 приведены тезисы его доклада под названием «Общая теория систем Л. фон Берталанфи». Топер в отличие от других методологов не стал ничего придумывать от себя, он взялся лишь ознакомиться сам и ознакомить читателей с Берталанфи и с его «общей теорией систем». Шаг этот, вообще говоря, похвальный, если бы Топер был подготовлен к этой работе; Берталанфи оказался не под силу Топеру, ибо он, т.е. Берталанфи, неизмеримо подготовленнее Тонера в понимании систем.

 

Берталанфи в последние два - три года у себя в США подвергается если не ожесточенной, то, во всяком случае оживленной критике со стороны системотехников. И, тем не менее, надо сказать, что даже системотехникам, которые все же не отрываются от «материальности», Берталанфи явно не по плечу. Что же касается витающих в облаках чистых методологов, то им Берталанфи, тем более, не по плечу. Топер взялся явно за непосильную задачу и решился он на этот рискованный шаг по причине неотступно грызущей его печали. Ничто иное, как своеобразное отчаяние, толкает Тонера на непосильные эти занятия.

Пока что мы пытались представить участников семинара «деятельности» поэлементно, каждого в отдельности. Теперь очень коротко попробуем обрисовать их вместе взятых в действии и во взаимосвязи.

 

Первое, что приятно бросается в глаза, это их, так сказать, демократичность и антидогматичность, чего не встретишь на многих других семинарах. Здесь все демократы и нет демагогов. Отсутствие всякой спешки, рисовки, простота и доступность. Например, можно в любом месте доклада прервать любого докладчика на полуслове и задать ему любой вопрос, который только придет слушателю в голову. Можно задать любой вопрос, лишь бы этот вопрос был несуразным, не был содержательным и не вел к уточнению излагаемых понятий. Докладчик во всех случаях обязан остановиться, прервать изложение и дать исчерпывающий ответ. Но, повторяем, это наблюдается лишь в тех случая, когда дело не доходит до выяснения существа понятий. Вот тут-то докладчики и ораторы замирают, Щедровицкий встает из-за длинного и черного стола, ласковым движением выключает магнитофон и очень мягко, сквозь зубы, напоминает оторопевшему провинциалу: «Не задавайте некорректных вопросов!»

 

Надо заметить, что слово «корректно» постоянно витает в воздухе на заседаниях семинара. Если новичок и провинциал окажется бестолковым и не сразу поймет, что означает это слово и, не дай бог, он попытается лишний раз повторить вопрос: «А где же здесь понятия?» - вежливость, мягкость и корректность, витающие в воздухе, мгновенно исчезают: «Не мешайте работать, не мешайте заниматься деятельностью, подите вон, дурак»... Так болезненно реагируют методологи на попытку выяснить существо понятий.

 

Зато голыми словами без понятий они «чешут» с упоением. Мы долго не могли догадаться, что означает слово «чешут», пока нас не надоумил один слушатель, случайно, как и мы, забредший на семинар. Он сказал: «Присмотритесь внимательно к посетителям семинара, и вы увидите, что все они чешутся. Каждый из них почесывает только свое, сугубо индивидуальное, наиболее раздраженное место. Они оживляются в те моменты, когда слышат знакомые слова, как, например, «генезис», «онтология», «развитие», «рост», «состояние», «прогресс», «диалектика», «рефлексивность», «организация», «управление», «структура», «система» и т.д. и т.п. Они сюда приходят отнюдь не для того, чтобы познать и понять что-то полезное, а просто для того, чтобы лишний раз почесаться и почесать языки. Если говорить правду до конца, то всех этих слушателей и особенно их главарей можно назвать людьми, страдающими обыкновенной болезнью, именуемой «чесоткой». Их не слушать надо, а сводить бы всех в баню, - вот, собственно, и вся проблема. Так мудрый слушатель помог нам проникнуть в суть вещей, происходящих на семинаре «деятельности», и неизмеримо глубже разобраться в людях, его посещающих. Ранее нам представлялось, будто мы попали в филармонию, где каждый слушатель волен, воспринимать музыку, как ему заблагорассудится, или в католический костел и одновременно в протестантскую церковь, где каждый верующий волен представлять себе бога, как ему угодно, или в молельный дом баптистов, где идет приобщений страдающих к вере.

 

Щедровицкий с его схемой из четырех шаров нам представлялся кудесником, магом и чародеем. Генисаретским мы восхищались подобно тому, как года два назад восхищались многие читатели (кажется «Огонька») молодым человеком в пенсне, с наглым взглядом и скрещенными руками на груди, сфотографированным на фоне огромной университетской доски, испещренной загадочными математическими знаками; надо всем этим редакцией услужливого журнала была приведена мужественная подпись: «Победитель» (в точности как победитель мамонта). Юдин нам представляется и в самом деле чуть ли не потомком ланкаширских аристократов, а Лефевр, с его пляшущими человечками, чрезвычайно энергичным и деятельным молодым человеком.

 

Только насчет Ахиезера и Топера мы с самого начала ничуть не обманывались. Теперь без смеха мы не можем глядеть на Щедровицкого и его блок-схемы, удивительно похожие на четыре шара с пружинками. Теперь в Генисаретском мы уже не видим ничего загадочного даже в тех случаях, когда, ничего не смысля в городах, они два часа читают лекции в институте Градостроительства на тему «Система - город». В Юдине тоже не осталось ничего загадочного и аристократического. В Лефевре взамен деятельности осталась одна торопливость. Туман рассеялся только потому, что мы узнали тайну их болезни. Болезнь оказалась самая обыкновенная и прозаичная.

 

Мы считаем, что... «привычка встречать незнакомые понятия и свыкаться с ними, не проникнув в их смысл, привычка читать книги, не отдавая себе отчета в их содержании, привычка скользить над трудностями, не желая их заметить, - эта привычка прямо ведет к расслаблению и к вялости мысли, к неизлечимому фразерству, к бессодержательному и безысходному шарлатанству...

 

Искусство строить фразы, привычка вставлять в эти фразы научные термины, способность запоминать и передавать эти непонятные идеи - попугайство и обезьянничанье, ко всему этому присоединяется гордое самодовольство, что, вот, мол, я, сколько книжных понятий усвоил, вот сколько научных статей произвел, вот какую пользу великую принес. «Когда явилось такое самодовольство, тогда человека следует признать совершенно погибшим, тогда критическая способность утрачена, а вместо способности мыслить приобретена способность нанизывать слова и предложения, соединять их в периоды, а, из периодов составлять статьи, диссертации или книги...»

 

Мы считаем, что Д. И. Писарев, говоря эти слова, имел в виду целиком наших методолого-системников. И мы считаем, что таких людей с такими дурными привычками не надо рассматривать как-то очень сложно: их надо рассматривать обыкновеннейшим образом, т.е. как обыкновенных больных. Лечить их следует не как-то по-особенному. Иначе говоря, к ним не надо строго относиться, но и внимания им не надо уделять большого. Пусть собираются на семинары, пусть говорят, что им угодно и сколько угодно, но бумаги на писание и на печатание им не отпускать ни грамма, а самое главное - обязать бы их заняться полезной деятельностью для общества; это для них явится лучшим исцеляющим лекарством.

 

 

20. Логический позитивизм на Западе и у нас

 

Видимо, далее нет нужды показывать, что идейки рассматриваемых нами методологов - это откровенная проповедь логического позитивизма, который всегда характеризовался как одно из реакционных течений современного идеализма.

 

Диалектический материализм призывает исследовать объективный и реальный мир, познавать его закономерности. Логический позитивизм призывает исследовать язык, формулы, знаки - всего лишь отражения и к тому же не реального, а субъективного свойства.

 

«Задачей философии является семиотический анализ»

 

 - утверждает один из идеологов логического позитивизма Карнап.

 

«Задачей логико-методологических исследований является формализация исследования и перевод его в плоскость оперирования со знаками»

- вторит ему Г.П.Щедровицкий.

 

«Цель всякой науки - заменить опыт возможно более короткими умственными операциями»

говорит печально известный эмпириокритик Э. Мах, предтеча логических позитивистов.

«Цель методологии системного исследования - упрощение исследовательской работы за счет формализации исследования и перевода его.» плоскость оперирования со знаками, позволяющего избежать эмпирических наблюдений»,

 

- словно эхо, подхватывает Щедровицкий.

 

Правда, в одном месте Г.П.Щедровицкий оговаривается, что

 

«Построение структурных моделей не снимает задачи эмпирического анализа структуры исходных исследуемых объектов - это было бы позитивизмом». ( стр. 30)

 

Однако это пожелание Щедровицкого остается пустым словом, ибо нигде больше он не рассматривает «исходные исследуемые объекты» даже эмпирически (!?)*. Всего в жизни не предусмотришь: от позитивизма вроде бы застраховался, а вот опасность логического позитивизма проглядел.

* Задача дня как раз в том и состоит, чтобы рассматривать исследуемые объекты не эмпирически, во всяком случае, не только «эмпирически».

 

Выведение действительности не из материальных объектов, а из представлений, как известно, являет собой идеализм - основу современного позитивизма. Напомним, что

 «основной задачей философии логический позитивизм считает «анализ» научных понятий и суждений. С помощью софистики логические позитивисты стараются вытравить из научных понятий всякое объективное содержание».

(Краткий философский словарь. М., 1955 г., стр. 241).

 

Все это можно сказать о методологах группы Щедровицкого. Мы говорим об общности позиций логических позитивистов на Западе и у нас.

 

Но кроме общности, между ними есть и различия. Логический позитивизм на Западе создан и пропагандируется реакционными буржуазными учеными, а у нас он выдвигается и пропагандируется нашими отдельными молодыми людьми, которые как будто стоят на позициях коммунизма и в своих высказываниях нередко упоминают имена Маркса, Энгельса и Ленина.

 

Ссылка на классиков марксизма, конечно, не должна никого ввести в заблуждение. Известно, что многие зарубежные ученые помещают в своих работах цитаты из библии, однако, это совсем не означает, что они - люди верующие; просто таково воспитание и обычаи. Точно так же из того, что наши методолого-системники приводят в своих высказываниях цитаты из классиков марксизма, вовсе не следует, что они марксисты, здесь тоже сказывается воспитание. А что касается понимания, то оно, как мы уже видели, далеко не марксистское.

 

Логический позитивизм на Западе зародился давно, и после некоторого периода довольно бурной популярности уже успел дискредитировать себя в глазах всех прогрессивных ученых своей полной теоретической и практической бесплодностью. Логический позитивизм в СССР, если судить по семинару Щедровицкого, переживает некоторый период становления и «расцвета», но уже сейчас он оказался той старой, изношенной шляпой, которая на Западе почти полностью вышла из моды. Если ее там и не выбросили окончательно, то только потому, что еще не вымерли все старые позитивисты. И вот эти старые обноски очень старых людей пытаются приспособить для себя некоторые наши молодое люди!

 

Говорят, что удивительные вещи - предмет только сказок, неправда! Удивительные вещи случаются довольно часто и в жизни.

 

Генисаретский в своем докладе Система - город» в институте Градостроительства говорил о таком мыслимом методе прогнозирования:

 

«В СССР резко подскочил спрос на дамские сапожки, когда стало известно, что они модны в Париже. Можно прогнозировать и так», - говорит далее Генисаретский, - «посмотрите журналы заграничных мод, и вы узнаете, что будет модным в СССР на следующий год».

 

Дамские сапожки мы оставим на совести Генисаретского, но то, что в сфере «умственной моды» такой метод прогнозирования находит применение, - в этом мы можем согласиться с Генисаретским. Особенно, если дело касается самого Генисаретского.

 

Иногда приходится слышать и даже в газетах читать об отдельных молодых людях, унижающихся перед заезжими иностранцами и покупающих у них всякое носильное тряпье.

 

Чем же лучше их те молодые люди, которые подбирают умственное тряпье и обноски? Честное слово, грязное носильное тряпье, в крайнем случае можно выстирать, подвергнуть дезинфекции и сложить в чемодан, а умственное тряпье не выстираешь, не продезинфицируешь, и оно, как известно, складывается не в чемоданы, а в головы.

 

Логический позитивизм на Западе создавался людьми образованными, внесшими лично тот или иной вклад в естественные науки. Кроме того, они умели, пусть с опозданием, извлекать уроки из своих собственных заблуждений. Создатели позитивизма в основной своей массе были людьми самокритичными.

 

Наши логические позитивисты - люди молодые, неопытные, ничего лично для естественных наук еще не сделали, и потому, естественно, еще не самокритичны. Чтобы не повторять ошибок, они должны были внимательно изучить опыт старших поколений, но им мешает чрезмерная самоуверенность. Причина самоуверенности - обыкновенное невежество. Например, Г.П.Щедровицкий познание объекта отождествляет с описанием его в знаковой форме, причем критерием истинности познания признает «хорошее согласование знаков между собой»... и утверждает сии вещи Щедровицкий с горячностью молодости. А вот такой классик логического позитивизма, как Карнап, не поступал столь неосмотрительно. В конце концов, он признал, что критерием истинности является практика, признал независимость реальных вещей и их свойств от логических систем, признал зависимость семантических свойств систем от отношений между вещами, и, наконец, признал невозможность единого формализованного языка для научных теорий. Щедровицкому следовало бы более внимательно изучить жизненный опыт Карнапа.

 

И последнее различие. Логический позитивизм на Западе, при всей его не научности, все же высоко держал научную марку, соблюдал приличия, старался придать своей теории внешне безукоризненный вид, водил понятия, не чурался определений, спорил за термины. Короче говоря, он не страдал мыслебоязнью.

 

Наши же позитивисты в этом отношении удивительно беззаботны. Они ни о чем не спорят, а просто «излагают свои мысли», причем каждый сугубо свое и сугубо по-своему, и излагают даже не мысли, ибо все они страдают мыслебоязнью, а голые слова. Они чураются определений и боятся понятий. Короче говоря, наши позитивисты не только плохие мыслители, но и плохие логики.

 

Одним словом, с какой бы позиции ни подходить к оценке наших логических позитивистов - это глубокая провинция в сравнении с позитивизмом Запада. Такой позитивизм никому не опасен, если не принимать в расчет и во внимание самих позитивистов.

 

21. В чем причины оживления провинциального позитивизма

 

Мы разобрали подробно (насколько это можно сделать в настоящем реферате) «концепцию» наших методологов-системников, мы попытались доказать ее идеалистический характер, практическую неприложимость, импортное происхождение, бессодержательность и провинциализм. Теперь нам надо показать причины всплеска позитивизма; при ответе на эти вопросы нужно учитывать следующие обстоятельства.

 

Первое и основное - это кризис современной буржуазной науки. Многим читателям такое утверждение, возможно, покажется парадоксальным, как можно говорить о кризисе науки в наше время, время атомной энергия, проникновения человека в космос, создания «думающих» машин, раскрытия тайны наследственности, время огромных успехов в области техники и т.д. и т.п. Люди постарше помнят, конечно, то время, когда сообщение о «кризисе науки» ни у кого не вызывало ни особого удивления, ни особого возражения: оно было само собою разумеющимся, поскольку все твердо знали, что кризис капиталистического способа производства неизбежно ведет в том числе и к кризису во всех областях общественной жизни и сознания. Наука, являясь всего лишь одной из форм общественного сознания, не может находиться в стороне и быть исключением из общего правили.

 

Однако в послевоенные годы это общее правило не то что забыто, а как-то было сглажено. Успехи в отдельных отраслях буржуазной науки и техники (атомная энергия и электроника) вскружили голову даже многим представителям старшего поколения, не говоря уже о молодежи, которая, как известно, подчас бывает более доверчива.

 

А между тем, современная буржуазная наука, действительно, переживает глубочайший кризис, отражающий собою противоречия исторического периода, периода, когда человечество прощается со своей предысторией и вступает в эпоху своей подлинной истории. Кризис в науке начался на рубеже XIX -XX вв., когда, как было показано Лениным, естествознание лежало в родах, рожая диалектический материализм.

 

Для объективности нужно сказать, что хотя последующее «развитие» буржуазной науки давало все новые и новые подтверждения правильности ленинского прогноза, а многие ученые по мере своих сил пытались облегчить затянувшиеся роды, тем не менее, диалектического материализма естествознание еще не родило. В мировой науке пока еще господствуют кантианские, махистские и другие идеалистические взгляды современных столпов научного знания: Бора, Гейзенберга и др.

 

Но дело не только в этом, дело еще в том, что за последние полвека кризис мировой науки значительно углубился, и произошло это в силу двух основных причин.

 

Во-первых, продолжающееся углубление и дифференциация наук и соответственно с этим, узкая специализация людей привели к тому, что в мире уже нет ни одного человека, который смог бы охватить целиком даже свою собственную область знания. Некогда единая наука распалась на части. Зеркало, отражавшее мир, разлетелось на тысячи осколков, каждый из которых отражает какой-нибудь кусочек мира, но вся груда осколков картины мира нам не дает. Утрата эта, по мнению буржуазных ученых, безвозвратная. Отсутствие единой картины мира приводит к тому, что наука перестает быть достоянием даже крупнейших ученых - даже они в этих условиях становятся бессильными.

 

Потенциальные возможности науки в целом и отдельных ее представителей катастрофически упали. А отсюда взрыв отчаяния и всплеск различного рода отживших представлений вплоть до поповщины и авантюризма в науке. Кто только сейчас не придумывает спасительных теорий!? Даже Ватикан включился в это дело с весьма серьезными намерениями.

 

Во-вторых, прежняя наука сложилась на мертвых объектах неорганизованной природы, для которых важнейшее значение имели понятия «масса», «энергия», «сила», «время», «пространство» и т.п., причем сами объекты рассматривались элементарно - не системно. Теперь другое время. Под давлением общественной практики и самой науки в центр научного познания вошли объекты совершенно иного рода - системы: микрочастица, электрон, атом, молекула, клетка, организм, коллектив, предприятие, отрасль, экономика, для которых главными оказываются не «масса», не «энергия», а такие понятия, как «организация», «строение», «связи», «структура», «надежность», «взаимодействие», «целенаправленность», «регулирование» и «саморегулирование», «управление и самоуправление», «среда внешняя и внутренняя», «развитие и рост», словом, - такие понятия, о содержании и существе которых современная наука еще ничего не знает.

 

Более обстоятельно все эти вещи нами рассматриваются, и будут рассматриваться в других работах, здесь нам важно подчеркнуть лишь одно обстоятельство, на которое мы просим всех читателей обратить первостепенное внимание. Это то, что буржуазная наука не может разрешить вставшую перед ней задачу исследования системных объектов. Если говорить точно, то это даже не её задача, а задача нашей, коммунистической науки.

 

Буржуазная наука не в силах понять, что такое «развивающаяся система», что такое «организация», «структура», «управление», «целенаправленность» и т.д., а если бы так случилось, что она вдруг поняла все эти категории, то произошло бы самоубийство. Понимание новых категорий убьет буржуазную науку, ибо это совсем иное мировоззрение и иной метод.

 

После того, как буржуазная наука под давлением ею же добытых научных фактов была вынуждена, в конце концов, расстаться с именем бога и со всеми божественными и религиозными представлениями о мире, она, т.е. буржуазная наука, по существу, осталась без какого-либо мало-мальски научно обоснованного мировоззрения. В смысле мировоззрения современная буржуазная наука - особа совершенно голая. Только ее крайним бесстыдством можно объяснить то обстоятельство, что она вообще смеет называться наукой.

 

Метод, которым она до сих пор пользуется, - это все тот же средневековый анализ (мертвое расщепление мертвых объектов на мертвые элементы) и все тот же средневековый синтез (механическое складывание и склеивание) ранее умерщвленных элементов.

 

Само собою разумеется, что при отсутствии научного мировоззрения и при использовании столь допотопного метода познания буржуазная наука не в состоянии не только понять, не даже приблизиться к современной проблеме «развития». Но допустим даже, что на нее вдруг нашло прозрение и она, в самом деле, захотела бы приблизиться к проблеме - даже в этом случае совершилось бы самоубийство. Вот почему старая наука предпочитает изворачиваться - подновлять и оживлять изъеденные временем идеалистические устои, придумывать тысячи «новых» теории и изобретать всевозможные методологические средства, - только бы не касаться вставшей проблемы.

 

Таких отступников, каким сейчас стал Берталанфи, буржуазная наука, как только в том разберется, непременно отправит на эшафот или на костер вместе с его «теорией открытых систем». Это - вопрос лишь времени, и все потому, что главное для буржуазной науки - продлять свои сочтенные дни и оттянусь свой неизбежный конец.

 

Итак, с одной стороны, катастрофическое падение потенциальных возможностей буржуазной науки и, с другой стороны, катастрофически возросшие потребности привели ее к безысходному отчаянию. Здесь поневоле схватишься за позитивизм, начнешь подновлять идеализм, здесь любая методологическая соломинка покажется огромным спасительным бревном (все это, конечно, и в голову не приходит Щедровицкому).

 

Второе обстоятельство, способствующее всплеску логического позитивизма, связано с оживлением в послевоенный период формализации знаний.

 

Попытки формализовать знания существуют испокон века. И до сих пор в формализации знаний еще сохраняется одна особенность, которая заметно отличает это спасительное средство от всех других. Отчаяние, вызванное общим кризисом буржуазной науки, рождает, как мы говорили, много самодельных теорий - все это, так сказать, обыкновенные спасительные средства и все они обосновываются или облекаются формализованными средствами. Формализацию знаний, таким образом, мы обязаны рассматривать не как простое, а особое средство, призванное выполнять главную роль в буржуазной науке, - это с одной стороны.

 

С другой стороны, формализация знаний до настоящего момента продолжает рассматриваться не в связи с кризисом науки, а в прямой связи с гносеологическими принципами - с принятым способом мышления буржуазного ученого. До настоящего времени буржуазный ученый пребывает в прямом заблуждении, будто мыслить человеку иначе и нельзя, как только формальным способом, он все еще приятно заблуждается, будто все явления природы можно свести к математическому или логическому формализму и никто его из этого приятного заблуждения, к сожалению, до сих пор еще не вывел.

 

Первый, кто пытался сдвинуть буржуазного ученого с формалистской точки зрения, был, как известно, Гегель. Никто не нанес столь мощного удара по формализму в науке, как Гегель, но Гегеля мало кто читал, даже раньше и еще меньше его читают сейчас. Гегеля представители буржуазной науки вообще никогда не понимали ввиду его крайней сложности. Кроме того. Гегель - большой насмешник, и никто так остроумно не высмеял формальный способ мышления, практикуемый, в частности, в математике. Поэтому не случайно о Гегеле распущено много дурных слухов и Гегеля сильно недолюбливают почти все буржуазные ученые, особенно математики. Короче говоря, Гегелю в буржуазной науке очень не повезло. А что касается классиков марксизма - Маркса, Энгельса и Ленина, то им в этом отношении не повезло в буржуазной науке еще более. Если Гегеля все же читали, не понимая, то классиков марксизма читали с одной-единственной целью - всегда отрицать. Так что буржуазному ученому по-настоящему даже негде было поучиться неформальному способу мышления.

 

С полной искренностью и полной уверенностью в правоте своего дела формализацией знания занималось бесчисленное множество буржуазных ученых: Лейбниц и Буль, Коши и Вейерштрасс, Гильберт и Кантор, Рассел и Пуанкаре, даже наш Лобачевский приложил к этому занятию руки. По существу, все они изобретали вечный двигатель, но никто из них ясно не подозревал о пустоте такого рода занятий. Нельзя сказать, чтобы с годами, по мере крушения бесплодных надежд, приходило к ним осознание, напротив, все «великие» и малые «изобретатели» умирали в гордой уверенности в возможность изобрести формализованное познание. Что им опыт, что им жизненные факты и сама жизнь, что им Гегель, Маркс, Энгельс и Ленин, когда все они жили и умирали в гордой уверенности в существовании вышеозначенной «возможности».

 

Тенденция формализации знаний существовала всегда, но особенно укрепилась она в последние два десятилетия в связи с появлением электронного «мышления». С одной стороны, безысходность, порожденная кризисом науки, с другой стороны, промелькнувшая долгожданная и многообещающая возможность в виде электронного «мышления» подняли надежду поправить одним разом пошатнувшиеся дела, как в области формализации знания, так и в науке в целом. Строилась она на следующей триаде:

 

1) машина мыслит формально - это факт бесспорный,

2) следовательно, мышление есть факт формальный,

3) отсюда и вытекает возможность формализации мышления и познания.

 

Логическая связь, как видим, простенькая и немудрящая, зато сколькими умами она овладела! Под ее влияние подпали не только светлые умы Винера, Эшби, Тьюринга, Неймана и многих других ученых; западный мир буквально захлебнулся в восторге от появившейся возможности заменить изнемогающий ум человека машинным умом. И понадобилось целых двадцать лет, чтобы всеобщий этот гипноз и азарт начал понемногу спадать. Однако буржуазная наука никогда открыто не признается в своих ошибках. Сейчас идет молчаливый и незаметный спуск с той вершины, куда заплеснула полная надежд среднего человека буржуазного общества, а Щедровицкий всего этого не замечает и по-прежнему пребывает в мечтах о возможности формализации мышления.

 

Третье обстоятельство, способствующее оживлению позитивизма - это паразитирование Большой науки на успехах Малой науки и на достижениях техники.

 

Позитивизм паразитирует не только на трудностях, но и на успехах. Для того чтобы полнее разобраться в этом обстоятельстве, необходимо учитывать, что существует две науки - Большая и Малая. Их надо было всегда различать, а в настоящее время это особенно необходимо,

 

Большая наука или, как её иначе называют, «чистая», берет свое начало от средневековой схоластики - это феодальная ветвь в современной науке.

 

Малая наука - это выродившаяся бюргерская наука, которая некогда могла по праву причисляться к подлинным научным теориям. К. Маркс писал, что с установлением господства капитализма пробил смертный час для научной буржуазной теории.

 

«Отныне дело шло уже не о том, правильна или неправильная та или иная теорема, а о том, полезна она для капитала или вредна, удобна или неудобна, согласуется с полицейскими соображениями или нет. Бескорыстное исследование уступает место сражениям наёмных писак, беспристрастные научные изыскания заменяются предвзятой «угодливой апологетикой».

(Капитал. Том I, стр. 13).

 

Вот эта выродившаяся, некогда бывшая подлинно научной, теория и есть та малая наука, которая теперь называется чаще «мелкотравчатой» и «ползучим эмпиризмом». Она составляет чисто буржуазную ветвь в современной буржуазной науке.

 

Между феодальной ветвью и буржуазной ветвью в науке всегда шли отчаянные споры по вопросу, какая из них лучше, какая полнее, истиннее, полезнее. Споры эти шли в XVII веке, шли в XVIII, XIX и идут в XX веке.

 

Большая или «чистая» наука предпочитала заниматься большими и чистыми делами, трудных дел она чуралась; она всегда стремилась к тому, чтобы, с одной стороны, не особенно затруднять себя, а с другой - не испачкать рук. Ее главным вопросом было мировоззрение. Пока был Бог, Большая наука преуспевала и определяла все главные направления научных исследований. Но как только представления о боге из науки и практики понемногу вытеснялись, Большая наука начала заниматься и до настоящего времени занимается всёохватывающей онтологией, гносеологией и выработкой общих методов, пригодных для всех времен и народов. Наука эта и прошлом витала и в настоящем продолжает витать на большой высоте, лишь временами и издали наблюдая окружающий мир. Непосредственно реальными объектами она никогда не интересовалась, предпочитая придумывать для себя свои собственные «предметы» изучения. Отсюда, кстати, возникло такое понятие, как «предмет» науки, которая его изучает.

 

Малая и эмпирическая наука, напротив, тяжелой и черновой работы никогда не чуралась. Она занималась всем тем, что требовало капиталистическое производство. Она добродушно посмеивалась над чванливой Большой наукой и делала свои маленькие и нужные дела; от изучаемого и исследуемого объекта она никогда не отрывалась.

 

Но как она его изучала? Специальных «предметов» не выдумывала, над мирозданием и общими методологическими проблемами голову не ломала - они ее мало беспокоили; во всех случаях ее интересовал лишь сам исследуемый объект. Перво-наперво она его ощупывала и обнюхивала, а затем, если надо, и облизывала ее всех сторон, нимало не задумываясь над его «содержанием» и «сущностью». Не подымая головы и не оглядываясь по сторонам, она ползала вдоль и поперек по поверхности объекта, пока не находила, а точнее, не натыкалась на то или иное «рациональное зерно». Вот это и был всегда долгожданный момент: зерно выколупывалось и быстрехонько переправлялось в капиталистическое производство, где и присоединялось сиё зерно к технике, а через технику - к производимому продукту.

 

Попадались, конечно, в результате подобных поисков не только малые зерна, но и большие самородки, дающие значительные приросты продукта, а иногда даже целые пирамиды его. Вот тут-то и начиналась склока - кто первый сказал: «Э». Надо еще раз подчеркнуть, что Малая наука никогда не позволяла себе подниматься в облака, и потому всегда была связана с техникой и производимым продуктом - не в пример оторванной от земли Большой науки. Следовательно, по праву труда, отысканный земной продукт, который историками приписывался и приписывается общему названию «наука», всегда принадлежал Малой науке, однако право первородства не всегда признавалось за нею.

 

Большая наука тоже иногда отыскивала кое-какие зерна, преимущественно духовного свойства, представляющие, как принято говорить, «некоторый, чисто научный интерес», вот они-то, и служили Большой науке мотивом для предъявления претензий к младшей сестре. Кроме того, старшая сестра всегда была сварлива и завистлива. По праву первородства и старшинства она нередко подымала такие обескураживающие скандалы (особенно, если дело касалось больших самородков и больших масс продукта), что по всей Европе стоял дым коромыслом. Писаная история никак не могла и до сих пор не может установить, кто же первым открыл дифференциальное исчисление, кто изобрел дюймовую резьбу, тормоз велосипеда, построил дирижабль и самолет, подарил человечеству радио.

 

В Англии чуть ли не сам Кромвель распорядился, во избежание лишних и ненужных скандалов, выселить с британских островов Большую науку, и поэтому до сих пор в Англии предпочтением пользуется Малая наука.

 

В США Большая и чистая наука в прошлом вообще не пользовались ни почетом, ни уважением, и там всецело господствовала Малая наука

 

Во Франции весь XVIII век господствовала Большая наука, затем, после великой буржуазной революции Большая и Малая науки в течение более полувека не могли одолеть одна другую, и только переворот Луи Бонапарта решил этот спор окончательно в пользу Малой науки.

 

Короче говоря, в наиболее развитых капиталистических странах в XIX веке предпочтение отдавалось Малой науке, а Большая и чистая наука нашла себе пристанище преимущественно в тех странах, где оставались еще довольно сильные пережитки феодальных отношений: бисмарковская и кайзеровская Германия, Австро-Венгерская империя, царская Россия, королевская Испания. Такую картину можно было наблюдать вплоть до начала XX иска.

 

XX век перепугал все карты; симпатия и привязанности перемешались. Большая наука вдруг воспылала неожиданной страстью к Технике, а через некоторое время и к самой Жизни, и с тех пор пишется: «Наука и Техника», «Наука и Жизнь», этим подчеркивается как бы прямое отношение Большой науки к Технике, к Жизни, а, следовательно, и немаловажные ее заслуги в достижениях и успехах XX века. Это с одной стороны.

 

С другой стороны, Большая и аристократическая наука и не думала сливаться с Техникой, Жизнью и плебейской малой наукой, даже напротив. Если рассматривать Большую науку в XIX веке, то круг её распространения захватывал лишь такие отрасли знания, как математика, формальная логика, философия, язык, лингвистика, история, а из практических отраслей она не шла далее петрографии (сбора цветных камешков), географии, этнографии - не далее! В XX веке круг чистой науки значительно расширился: от медицины, зоологии и ботаники окончательно отделилась чистая биология, чистая география отделилась от экономической географии, показывая тем самым свое нежелание заниматься прикладными вопросами; то же самое случилось и с петрографией и кристаллографией. Выделилась теоретическая физика, а экспериментальная осталась по-прежнему в руках плебейской малой науки; то же самое случилось и с химией - из нее выделилась аналитическая химия; психология отмежевалась от плебейской психиатрии. И даже в математике произошло отделение и разделение на чистую, абстрактную и на прикладную, вычислительную. Мы уже не говорим о других науках, перед которыми прилагательное слово «теоретическая».

 

Дело, однако, всем этим не ограничилось. В мире произошли и некоторые другие странные явления: в частности, переселение Большой и чистой науки из Европы в Америку. Мы выше отметили, что эта наука ранее в США не пользовалась большим уважением, зато во время второй мировой войны и особенно после нее обстановка в этом смысле коренным образом изменилась. До этого момента Большая наука пребывала в Европе и, главным образом, в Германии, где в силу особой специфики (прусский военный феодализм и рурский современный капитализм) она наиболее удачно уживалась с малой наукой - именно и настолько, насколько уживались феодализм с капитализмом. Кстати, в силу этой взаимной «уживчивости» и сложилась та версия о превосходстве немецкая науки, которая (версия) господствовала в мире вплоть до окончания второй мировой войны. А после войны центр Большой науки, как и версия о превосходстве, сместилась в США, и уже оттуда распространяются по всему свету ее новые мистические теории. Это сказалось не только на одном Щедровицком.

 

И, наконец, последнее обстоятельство, которое способствовало вспышке позитивизма. Это - задержка и разработка пашей собственной коммунистической науки.

 

Внимательный и особенно доброжелательный читатель, бесспорно, будет недоумевать и попытается упрекнуть нас в том, что об этой главной причине мы говорим в самом конце, а не в начале. В самом деле, будь у нас в готовом виде коммунистическая теория, на нас не могли бы повлиять такие обстоятельства, как кризис буржуазной науки, тенденция к формализации, изобретение «машинного мышления», происки Большой и Малой наук и т.д. и т.п. Да и сам Щедровицкий, будь он вооружен полноценной коммунистической теорией, не мог бы поддаться никаким методологическим соблазнам. В связи с этим, казалось бы, что нам следовало в первую очередь вести речь о коммунистической теории. Так нас может упрекнуть любой благожелательный читатель, и, если он это сделает, то ошибется. Он упрекнет нас незаслуженно.

 

Дело в том, что мы не изобретатели фантастических теорий и вечных двигателей. Мы никогда не отрываемся от реальных условий. На вопрос нашего благожелательного читателя мы ответим вопросом:

 

А откуда бы вдруг у нас могла взяться (раньше времени) коммунистическая теория?

 

Ведь на протяжении всей нашей истории нам пришлось создавать новое общество и строить новое производство в исключительно трудных, можно сказать, специфических условиях, об этом никому не позволено забывать. Бедная и разоренная страна; слабо развитая капиталистически и в то же время с сильными остатками феодализма, родового и патриархального укладов хозяйства. Низкая культура. Малочисленный пролетариат и многочисленная, чрезвычайно пестрого социального и национального состава, остальная часть населения. Тяжелые войны, и особенно непомерно трудной была Великая Отечественная война. Необходимость строить и создавать материально-техническую базу в страшной спешке и буквально на голом месте - ибо времени для спокойного, научно обоснованного и вполне культурного строительства история, как известно, нам не отпустила. Мы долгие годы жили, работали, а, работая, учились, под громкое улюлюканье всего буржуазного мира. Все это, вместе взятое, не способствовало, а напротив, всячески препятствовало спокойной и созидательной деятельности. Здесь было не до теории, не до науки. Лишь бы выжить, выстоять и не сбиться с генерального пути. Кто этого не понимает, тот ничего не понимает в нашей истории, в наших взлетах и в наших падениях. Главное было - выстоять и не сбиться с генерального пути.

 

Мы выстояли и не сбились с генерального пути. А теперь о самой теории. Только поверхностные умы, которые действительно никогда в жизни не имели дела с подлинной научной теорией, допускают мысль, будто подлинные теории рождаются в тиши кабинетов, на голом месте и впрок.

 

Впрок подлинные теории не разрабатываются, на голом месте теории не создаются, а тем более они не создаются в тиши кабинетов. Настоящие теории создаются и разрабатываются в ожесточенной борьбе, и для этого требуется, прежде всего, - время. Если иметь в виду теорию коммунизма, то ничто иное, как Практика и только Практика должна была дать нам сначала тот исходный материал (это, прежде всего, само строительство материально-технической базы, включая сюда и самих переделывающихся в практике людей), на основе которого только и могло произойти дальнейшее обобщение и осмысливание.

 

Но и этого мало. Все те же поверхностные умы поверхностно полагают, что обобщение и осмысливание может произойти без практики, с помощью одной кабинетной работы, требующей усилий не масс, а всего лишь отдельных умных людей. Нет ничего более ошибочного, чем это мнение. Даже осмысливание, обобщение и осознание уже готового и накопленного материала требует времени и борьбы масс, если, конечно, речь идет о выработке не пустой, а подлинной теории. Маркс в «Тезисах о Фейербахе» писал, что процесс осмысливания - это не одновременный акт кабинетного ученого, а целая цепь революционно-практических шагов целого народа. И этот путь нам тоже надо было пройти.

 

Только после того, когда революционный народ более или менее полно осмыслит и осознает им же самим добытую практику и им же самим проделанный путь, - вот только тогда рождаются новые теории. И к слову сказать, рождаются они опять же не в тиши научных кабинетов, а в самом революционном народе.

 

Только в 1955 году у нас в стране были созданы те необходимые материальные условия и накоплен тот исходный материал, в виде исторического опыта масс, на основе которого только и могло быть начато осмысливание, осознание и обобщение полученного опыта.

 

Десятилетие 1955 -1965 гг. было периодом непосредственного осознания и обобщения добытого опыта, и теперь в конце этого периода появилась полная возможность рождения теории коммунизма. И это будет не обыкновенная теория, а теория, сливающаяся непосредственно с практикой. Сентябрьский пленум ЦК необходимо рассматривать как сигнал к такому рождению. Как говорится, всему свое время. Эта необыкновенная теория, так же как и необыкновенная практика, и не могли возникнуть ранее определенного момента - только потому, что они уже с первых шагов должны были выступить слившимися воедино. Кто этого не понимает - тот не понимает не только настоящего момента, но и всего предшествующего пути нашего движения.

 

Теория и практика коммунизма - задача не ближайшего дня и не завтрашнего дня, а сегодняшнего дня. Горячие головы, как и слишком «трезвые» головы могут, конечно, упрекнуть нас, не преувеличиваем ли мы относительно практики коммунизма и не преуменьшаем ли относительно теории коммунизма, - на это мы ответим: «Нет, ничуть не преувеличиваем и не преуменьшаем». Мы исходим только из реальных условий и из понимания природы развития. Теория и Практика коммунизма войдут в нашу жизнь только одновременно и только вместе, поскольку они неразрывное единство. Отсюда само собою следует, что коммунизм - это не 1980 год, а более близкие к нам событие.

 

 

22. Вместо заключения

 

Итак, «методология системного исследования» семинара Щедровицкого представляет собой разновидность буржуазной идеологии, рецидив идеализма и формализма.

 

Проповедники «методологии системного исследования» компрометируют системный подход. Поэтому люди, которые серьезно относятся к задаче системного метода к науке и практике должны не просто отмежеваться от методолого-системщиков, но и активно выступать против их деятельности и «теории деятельности», разоблачать их реакционную роль в современных условиях.

 

В период крушения старых представлений и становления нового, коммунистического мировоззрения, к логическому позитивизму будет прибегать все отживающее, поэтому мы неизбежно столкнемся с новым всплеском этой разновидности идеализма, и, следовательно, борьба против логического позитивизма должна нестись не только с точки зрения сегодняшнего дня, но и в порядке профилактики. В нашей стране нет социальной опоры для логического позитивизма, и он мог появиться на поверхности не потому, что он силен, а потому, что ему не было уделено своевременно соответствующего «внимания». Логические позитивисты в нашей стране это люди, ничего еще ни сделавшие, ни в науке, ни в практике, их «теоретические» потуги и смешны, и не опасны, поэтому и разоблачение их псевдонаучных построений должно вестись путем противопоставления им подлинно диалектико-материалистического понимания процессов, происходящих в системах, а также с помощью смеха. Человечество, как известно, должно весело прощаться со своим неприглядным прошлым. Вместе с тем, надо подчеркнуть, что самая главная гарантия от возрождения логического позитивизма и других направлений буржуазной идеологии заключается в обстоятельной разработке проблем конкретных наук с позиции теории развития.

 

Нужно повышать идеологическую закалку кадров, особенно научной молодежи, чего в современных условиях невозможно добиться без обучения теории развития.

 

Наконец, нужно напомнить, что идеи теории развития войдут в науку, только сложившись непосредственно с практикой, через производство. Новая, причём новая качественно, принципиально, теория не может родиться в недрах старой формальной науки. Поэтому главным направлением деятельности каждого молодого ученого должно стать активное участие в работе по перестройке промышленности в свете решений сентябрьского пленума ЦК с тем, чтобы в результате этой перестройки каждое предприятие превратилось в подлинную целенаправленно развивающуюся систему.

 

А. ФЕТИСОВ, 1964 -65 гг.

 

 

На Главную страницу



Сайт управляется системой uCoz
Сайт управляется системой uCoz