Александр Фетисов

 

 

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ О ТВОРЧЕСТВЕ И СЧАСТЬЕ

 

(Ответ акад. В. Энгельгардту)

 

 

Мне лет, быть может, чуть меньше, чем Владимиру Александровичу Энгельгардту, и у меня, тем не менее, совсем иное представление о счастье.

 

Сытое, душное, суетливое, обставленное мебелью, устланное коврами, увешанное картинами, обремененное вещами и удобствами СЧАСТЬЕ - НЕ ПО МНЕ! Но счастье тихого дома, особенно после беспокойного городского дня, отравленного выхлопными газами автомобилей, пылью, демагогией и болтовней - счастье дома, где есть человеческие лица и человеческие чувства, где есть сад, речка, закаты и восходы солнца, есть свежее дыхание полей и темный лес - разве это не СЧАСТЬЕ?!

 

А спешить с коня тяжелой оглоблей наглого сарацина или подорвать связкой гранат с ревом ползущий на вас фашистский танк или свалить с неба фашистского стервятника, только что обстреливавшего из пулеметов мирное население - разве это не СЧАСТЬЕ?! Кто этого не испытал, тот не знает, что такое счастье.

 

А сидеть ночью на крутом обрыве, прижавшись щекой к щеке, с милой девушкой и считать до самого рассвета яркие звезды на темном небе - разве это не счастье для молодого человека?! Или в более зрелом возрасте разве не счастье протанцевать всю ночь напролет с любимой женщиной?!

 

Или возьмем обыкновенный труд. Я за смену в полтора раза наготовил больше деталей, чем обычно. Притом норма мною перевыполнена не за счет обсчитанного мною нормировщика, а за счет моего собственного ума: я придумал новое приспособление, новый технологический прием или иначе заточил резец и вот результат - норма значительно перевыполнена. Разве это не СЧАСТЬЕ?!

 

Или вот еще пример: ты и долгая тихая ночь - вас в мире только двое. Мысль работает, нанизываясь, звено к звену, ищет выхода в знакомых извивах и незнакомых лабиринтах, пробиваясь к неизвестному, а под самое утро вдруг выход - простой, ясный, открывающий необозримые дали, озаренный розовым отсветом только что народившегося нового дня на востоке. Разве все это не счастье человека?! Кто этого не испытал, тот не знает настоящего счастья.

 

Или возьмем трудовой пот. Ты обливаешься потом, ты задыхаешься - не хватает дыхания. Ты весь мокрый от пота; пот заливает и выедает глаза. Но затем дыхание восстанавливается, глаза начинают видеть яснее, пот высыхает - ты обрел уверенность, у тебя есть результаты, и это тебя удовлетворяет. Пот пролит не напрасно, тебе было трудно, но ты счастлив. И надо так сказать, Владимир Александрович, кто ни разу не пролил настоящего пота, тот понятия не имеет о настоящем человеческом счастье. Без пролитого пота счастья не бывает. Вы, Владимир Александрович, счастье начали исследовать с инстинкта певчих птиц и прекрасных слов академика И. П. Павлова, а надо бы его исследовать с обыкновенного пота. На эту тему написано немало хороших книг и сказано немало хороших слов, но Вы, к сожалению, к ним не прислушиваетесь и пытаетесь найти свой собственный путь к истине, и счастью. А жаль.

 

Или возьмем более прозаичные дела, например, такие как «есть», «пить», «спать». Вы голодны или сильно проголодались и у Вас по этой причине, что называется, волчий аппетит - разве не счастье его удовлетворить в разумных размерах?! Конечно, счастье. А кто не знает, с каким наслаждением человек пьет квас и обыкновенную воду в знойный летний день?! Или взять жарко истопленную баню зимой для полу замерзшего человека и т.д. и т.п. Мне приходилось спать по-разному, спать в любых условиях; приходилось спать стоя на ногах и на ходу, приходилось спать и на голове - все было, особенно во время войны. Но я никогда так хорошо не спал, как бывало ранним летним утром на лавочке в садике, вблизи станции метро «Электрозаводская» после утомительной ночной смены, проведенной у станка. Я так хорошо спал, что ни один дворник, рано утром убиравший садик, или дежурный милиционер ни разу не решились меня разбудить. Или взять зимний сон в поездах метро «Кольцевая»; или летний сон в троллейбусах после ночных смен - все это надо испытать, Владимир Александрович, на собственном опыте, только тогда можно судить - что есть СЧАСТЬЕ!

 

Не только творчество, но и удовлетворение самых привычных потребностей становится, при известных условиях, подлинным счастьем.

 

Мы мало задумывались над обыкновенными и прозаичными сторонами нашей жизни, отмахиваемся от них; считаем, что они недостойны внимания, что это не область науки; для науки придумываем особые, вымученные и надуманные темы, а что касается человека и его обыкновенных сторон, то этим можно не заниматься.

 

Мы предпочитали 300 лет заниматься «великой теоремой алгебры» xⁿ + eⁿ = yⁿ, доказывать возможность, а точнее невозможность решения этой великой теоремы в целых и рациональных числах и находить во всем этом великое удовольствие, великий смысл и великую потребность человека, а действительную потребность, например, почему в одних условиях пища приносит пользу, иногда приносит удовольствие, а в других случаях та же самая пища доставляет тому же самому человеку угнетение, и даже болезни - вот такими вопросами наука, Владимир Александрович, предпочитала не заниматься.

 

Мы до сих пор продолжаем отшучиваться от острейшей человеческой проблемы - любви и брака. Дошли до такого понимания, что многие из нас начали сомневаться - а есть ли любовь вообще и нужен ли брак?! А между тем, если рассматривать вопрос серьезно, то Вам надо было бы сначала поставить другой вопрос - как можно было задумываться и заниматься сложной проблемой «Творчества и его движущих сил», если еще никак не решена более близкая и не менее важная проблема любви и брака?! Не решая ее в науке, мы обрекаем на гибель практику, обрекаем миллионы людей, Владимир Александрович, на слепой поиск выхода, калечим миллионы и миллионы пар, разрушаем семьи, плодим ненужных и неполноценных детей и т.д. и т.п.

 

Но вернемся к более прозаическим примерам. Мне из раннего детства врезались в память три картинки, связанные с человеческим счастьем. Я осмелюсь их здесь привести.

 

Первая картинка. Империалистическая война. Отец - па войне воюет царю Дарданеллы. Мать - неграмотная солдатка моет, трет и скребет полы в земской больнице; и нас трое детей - 3, 5, 7 лет. Мы ничего не понимали, но чувствовали: маме приходится трудно. Притесняла не только жизнь, но и глава больницы - культурный земский деятель: полудоктор, полупомещик и полухам. И когда полухам и полупомещик, приветствуя свержение царя, вывесил февральским днем на своем крыльце красивый шелковый флаг, мы - дети ночью, тайком, рискуя сломать шеи, сорвали флаг, хотя, быть может, мы и не были тогда убежденными монархистами... и сразу же почувствовали себя отомщенными. Мы почувствовали себя счастливыми.

 

Вторая картинка. Лето того же 1917 года. В усадьбу к упомянутому русскому либералу и земскому деятелю на каникулы приехали его дети: два барчука-гимназиста (10-12 лет) и сними их гости - мальчики и девочки того же возраста. Все удивительно беленькие, чистенькие, воспитанные и красивые, особенно девочки.

 

Компания красивых и чистеньких детей сначала развлекается, читает книжки, о чем-то оживленно между собою переговаривается, веселится, бегает, играет в неведомые игры (крокет и теннис). А мы, побросав все свои немудрые игры, камешки, цветные стекляшки и т. д., как дикари следим издали, затаив дыхание,_ стараясь не пропустить мимо ни одного движения, впитывая буквально все, сосредоточенно, молчаливо как в церкви - во время богослужения или причастия. Что это было за чувство - трудно сказать. Глупый обыватель скажет - это было любование или зависть. Неправда, зависть детям 5-7 лет неизвестна, а любование - это слишком бедно. Это было скорее смущение, почтение перед неведомым, желание понять, ожидание чего-то хорошего.

 

Первые дни все шло хорошо, а затем случилось непредвиденное: красивые дети заскучали. До того момента источник их детского веселья и счастья находился внутри их собственного кружка, и они не обращались во вне его. Теперь они обращаются во вне: и в первую очередь их внимание обращается на нас - полудеревенских ребят. Им зачем-то понадобились наши  камешки и стекляшки, мы охотно и радостно представили их. Но они им быстро наскучили. Их интерес пошел дальше и проявился к нам, самим владельцам стекляшек.

 

Дело вскоре закончилось тем, что в один из ясных и солнечных дней эти красивые барчуки надели мне на голову ржавое и дырявое ведро под веселый смех всей остальной компании красивых детей. Я не скажу, чтобы это было больно или в первый момент обидно - обида пришла потом. В моей голове возник вопрос - зачем? причем здесь ржавое ведро, да и ясам, если до этого момента речь шла о чем-то красивом и прекрасном. Ведро разрушило прекрасный замок; обида, возмущение и протест заволокли ясное и безоблачное небо. Они не позволяли далее дышать. Через два дня мы - брат и я - загнали обоих красивых барчуков градом камней в старую часовню. Барчуки были старше нас и сильнее, но на нашей стороне были правда и возмущение. Мы побили их камнями, а заодно разбили стекла и иконы в старой часовне. Нас потом нещадно выпороли... Но мы были счастливы. Глупый обыватель скажет: это была месть - гадкое и нехорошее чувство. О, нет! Это была не месть. Обыватель потому и глуп, что ни одной своей мысли не доводит до конца. Это было прекрасное чувство, это было освобождение от угнетения.

 

Третья картинка из детства. Пока отец, после неудачной попытки завоевать царю Дарданеллы, более успешно отвоевывал Крым у Врангеля, случилось так, что большим подспорьем в деле существования нашей семьи сделались куры. Три десятка кур кормили нас и, естественно, находились в центре нашего детского внимания.

 

И вот однажды на милых наших кур напал подлый и хищный хорь. За две ночи он уничтожил две трети птичьей стаи, да еще как! Сами куры были не тронуты, а головы у них откушены. Это было ужасное зрелище - подлое, зверское убийство, какое-то бессмысленное уничтожение. Наши детские души были потрясены. Мы слышали - «это сделал хорь». Мы не знали, что собою представлял этот зверь, только он нам представлялся чем-то ужасным и омерзительным. Мы не могли ни о чем другом думать... только о нем. Он должен быть уничтожен. Глупый обыватель скажет - опять «месть» или, быть может, «материальная заинтересованность». Но обыватель потому и глуп, что никогда ничего не понимает. Это была не месть; нам надо было снять угнетение. Хорь угнетал наши детские души: мерзкий зверь угнетал и наших кур, которых мы любили отнюдь не по «материальным» соображениям. Мы не могли жить при условии, если будет жить хорь. Мы не могли ни спать, ни есть; мы обыскали всю округу. Искали где только могли, искали много дней. И, наконец, мы его нашли... с целым выводком хорят... рыжий подлый зверь... мы закололи его навозными вилами и задавили хорят. И только после этого мы снова обрели спокойствие и, я бы сказал, счастье. Обыватель скажет - мы мстили; нет - мы снимали угнетение.

 

В более зрелом возрасте мне дважды привелось испытать неповторимое чувство в те моменты, когда за мною с лязгом и скрежетом закрывались железные ворота тюрьмы, и я оказывался не внутри, а за пределами тюремного двора. Кто не испытал этого чувства, тот понятия не имеет о подлинном человеческом счастье. Этим я отнюдь не хочу сказать, чтобы для познания счастья люди преднамеренно садились за решетку, - речь не об этом. Речь о том, когда снимается с человека угнетение, - в таких случаях человек становится подлинно счастливым.

 

Кто испытал, например, после тяжелой болезни бурное и быстрое выздоровление, тот знает, какое чувство радости испытывает человек. Радость ощущается не только в мозгу, не только в сердце, но и в каждой клетке тела.

 

Снимается угнетение тюрьмы или болезни - человек становится счастливым. И так во всем, какое бы угнетение не снималось, лишь бы оно снималось. Дело оказывается даже не в счастье, ибо счастье всего лишь следствие. Дело всегда заключается в снятии угнетения.

 

Угнетение - причина, а счастье - следствие.

 

И поэтому угнетение, прежде всего, должно находиться в центре внимания творца, а о счастье творец может и не думать - оно само придет. Короленко высказал всего лишь поэтические слова о счастье - в них научной истины не больше, чем в любом другом поэтическом произведении. Поэзия нередко оказывается впереди науки, когда она ранее науки схватывает предстоящую цель, но формулирует эту цель, как правило, неясно, туманно и не в той связи. Задача же науки всегда состоит в том, чтобы правильно формулировать цели и устанавливать правильные связи. Академик В.Энгельгардт вместо установления действительных связей между явлениями усмотрел некую истину в поэтических словах Короленко - этим акад. В. Энгельгардт как ученый поставил себя не выше ординарного поэта. Повторив слова поэта, он высказал в научном отношении обыкновенную «плоскость», а, перефразировав выше приведенные слова Короленко в свои собственные слова - «человек создан для творчества, как птица для полета» - тем самым акад. В. Энгельгардт означенную плоскость уменьшил до микроскопических размеров, потому что жизнь человека неизмеримо шире и богаче полета птиц; её нельзя сводить только к творчеству. Творчество лишь часть в многообразии жизни.

 

Да и, кроме того, о каком творчестве ведется речь академиком В. Энгельгардтом - о том, которое не снимает угнетения с человека - тогда грош цена такому творчеству. Такое творчество лишь усугубляет угнетение человека, делает его еще более несчастным. Подлинные творцы - те, кто борется с угнетением, а не те, которые занимаются творчеством ради самого творчества, ради забавы или средств к жизни. Если уж у Владимира Александровича столь большая склонность к поэтическим афоризмам, то ему следовало бы позаимствовать «лапидарное выражение некоей истины» не у Короленко и даже не у Пушкина, а у Гейне. Вот что писал Гейне по поводу творчества:

 

 

 

Творчество есть то, что способствует освобождению человека и человечества от угнетения.

 

 

Вот если бы такое дать определение творчеству и его движущим силам, то распутались бы многие запутанные вопросы, перед которыми в беспомощности останавливается мысль; не надо было бы писать длинных научных трактатов; многое прояснилось бы само собою и без путаных трактатов.

 

 

***

 

Только здесь не надо упускать из виду одну маленькую деталь. Нельзя человека и «человечество», о котором упоминалось выше, отождествлять с господствующим в тот или иной момент «гражданским» обществом. Ибо «гражданское» и «человеческое» общество, как подчеркивал К. Маркс, - это разные вещи. На отождествлении их основывались и основываются все недоразумения, возникающие вокруг творчества. Только потому, что Владимир Александрович не улавливает особенностей человеческого общества и не отличает гражданского, например, от буржуазного или дворянского общества, ему до сих пор не удается понять творчества.

 

Говорят, что Ньютон был великим ученым и великим творцом: он открыл и подарил человечеству закон всемирного тяготения. С этим можно согласиться, если иметь в виду, что в эпоху Ньютона даже в передовой Англии все еще господствовали церковно-феодальные представления, и закон Ньютона способствовал восходящему капиталистическому производству, олицетворявшему собою для того времени как бы истинное человеческое начало. И поэтому Ньютона без всяких условий можно считать и большим ученым, и большим творцом.

 

А вот Ферма, подарившего миру великую и неразрешимую теорему алгебры xⁿ + eⁿ = yⁿ, можно ли его считать великим творцом - как о том идет молва во всех учебниках математики? Правильно ли его оценивают?

 

Говорят, хотя теорема Ферма никем и не доказана, однако большая польза ее в том, будто она отточила абстрактную математическую мысль многим и многим ученым. Говорят, хотя поиски решения теоремы и не дали исчерпывающего ответа, однако за 300 лет было найдено немало побочных и чудесных вещей из области математики и в этом великая польза Ферма и его теоремы. Так говорится и пишется в официальной математической прессе, когда чье-либо внимание останавливается на имени «Ферма».

 

По нашему твердому и глубокому убеждению, все это говорится и пишется неправильно. Заслуга ферма перед благодарным человечеством отнюдь не в отточке абстрактного математического мышления. Ибо, как достоверно установлено практикой, одни голые абстракции, если ими занимаются в ходе тех или иных поисков, не оттачивают человеческую мысль, а напротив, притупляют ее. И дело отнюдь не в побочных «чудесных» продуктах теоремы, ибо любое побочное производство и любые побочные продукты в тех случаях, когда нет основного производства и нет основного продукта, как показала та же практика, есть глупейшее занятие и глупейшая растрата человеческого труда. Только бравый солдат Швейк ходил на войну, так сказать, «побочным способом» - он шел, как известно, на войну через Будейовицы, не взирая на то, что они находились в противоположной стороне от фронта. Нельзя предположить, чтобы увлечение великой теорией алгебры в течение 300 лет тысячи людей, в числе которых находились крупные и крупнейшие ученые, основывались только на швейковском понимании мира. Короче говоря, заслуга Ферма не в том, что о нем трактует официальная пресса.

 

Дело в чудесной легенде, оставленной Ферма человечеству, которая в течение, трех веков волновала и привлекала умы многих и многих людей. Давайте вспомним, как происходило дело в действительности - насколько «великая теорема Ферма» освободила от угнетения человечество и сделала его счастливым? Заслуга Ферма, как мы помним, состояла в том, что однажды, читая вторую книгу Диофанта, он написал на полях этой книги пометку: «Я нашел воистину замечательное доказательство этого*, однако поля слишком узки, чтобы поместить его». Вот, собственно, и все, что сделал ферма. История не оставила нам самого «замечательного доказательства», но оставила пометку и этого оказалось достаточно, чтобы благодарные потомки назвали уравнение вида xⁿ + eⁿ = yⁿ и самого Ферма «великими».

 

Сколько бы впоследствии ни искали «замечательного» доказательства, а искали его тысячи людей на протяжении трех столетий - так и не смогли его найти. Что же произошло в действительности?

 

Произошло то, что называется веселой шуткой. Ферма весело пошутил и умер, предоставив своим потомкам всячески ломать голову над уравнением xⁿ + eⁿ = yⁿ и над пометкой, которую он оставил на полях книги Диофанта. Это с одной стороны.

 

А с другой стороны, дело опять же в легенде, сказке и иллюзии, оставленной людям. В классовом обществе, с его горем и безысходностью, где на каждом углу следовало бы сделать надписи «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой» - в таком обществе нужны и «золотые сны» и остроумные «безумцы», которые создают сказки, легенды и иллюзии, спасающие людей от тоски, горя и безделья - где бы эти люди не находились: в условиях ли мрачного феодализма, просвещенного ли абсолютизма или в условиях преуспевающего расторопного капитализма. Везде человеку тошно.

 

Ферма и есть тот «безумец», который навеял «золотой сон» многим людям, умиравшим от горя, тоски и безделья. Перед людьми классового общества всегда стояла проблема, которая не разрешена до настоящего времени. Что лучше: пустая жизнь, наполненная горем, тоской, безысходностью, а для обеспеченных (освобожденных от настоящего труда) людей наполненная бездельем, обжорством, развратом и в лучшем случае, военными и торговыми утехами или, быть может, человеку все же лучше заниматься веселыми шутками, голыми абстракциями и пустыми теоремами. И, надо сказать, что в классовом обществе всегда находилось немало людей, которые предпочитали последний вид занятий: шутки, абстракции и теоремы. По-видимому, Ферма принадлежал к последней категории людей.

 

Почему мы не можем предположить, что Ферма действительно мог иметь в руках «чудесное доказательство» теоремы? Да только потому, что это доказательство не найдено и не отыскано до настоящего момента, несмотря на истекшие три столетия и несмотря на то, что этой теоремой занималось несчетное количество исследователей. Этот факт общеизвестен и он сам говорит за себя. Это, во-первых.

 

И, во-вторых. Ферма не мог иметь в своих руках доказательства еще и потому, что таковое не может быть получено не только сейчас, но и в далеком будущем. В той постановке, в какой встала «великая теорема алгебры» и как она решалась в последние три столетия, она не может решиться никогда; она доставлена неправильно.

 

 

* Речь идет о том, что нельзя решить уравнение в целых и рациональных числах при п > 2

 

 

 

 

Последнее обстоятельство, т.е. что проблема поставлена неправильно - об этом сейчас мало кому известно и понятно. Но оно станет известным и понятным в тот момент, как только МЫ поймем - что же скрывается, в конечном счете, вернее, какое может и должно скрываться реальное, объективное и материальное явление за уравнением вида xⁿ + eⁿ = yⁿ . Дело в том, что Ферма, оперируя в уравнении xⁿ + eⁿ = yⁿ со значками x, у, z, п по существу оперировал xⁿ + eⁿ = yⁿ только с «числами». Он не отличал «чисел» от «величин» и «количеств». Для Ферма так же как, и для многих других математиков «число», «величина» и «количество» - все это тождество. По мнению «гражданских» математиков, т.е. воспитанных на классовых предрассудках, «число», «величина» и «количество» отражают одни и те же явления реального мира, между которыми как будто нет никакой разницы. А действительность, между тем, и тысячи научных фактов, добытых хотя бы за последнее столетие, во всех областях знаний, со всей обстоятельностью говорят - есть разница, притом большая разница!

 

«Число», «величина» и «количество», бывшие когда-то в математике неразличимыми и одинаковыми, теперь в окружающем нас мире отражают принципиально разные вещи, которые мы обязаны улавливать, находить и отыскивать каждый раз, как только сталкиваемся с математическим уравнением того или иного вида. Если мы не научимся этому «искусству», мы не сможем доказать «великую теорему Ферма», как не сможем доказать и понять многих других теорем современной математики.

 

Я не могу задерживаться на этой стороне обсуждаемой проблемы, т.к. перед нами в данный момент стоит все же другая ее сторона - «творчество» и «счастье». Здесь я могу добавить лишь следующее. Наука сейчас находится перед большим взлетом, но начнется этот взлет, конечно, не с математики, не с физики, не с биохимии, а с МИРОПОНИМАНИЯ.

 

Когда мы стронемся в вопросе миропонимания, приведем его в соответствие с накопленными человеческими фактами, мы не станем блуждать и ходить окольными путями вокруг проблем вида xⁿ + eⁿ = yⁿ , ибо мы будем знать, где объективность и реальность, а где шутки и иллюзии.

 

Итак, как же мы обязаны, в конечном счете, расценить Ферма: в какую галерею знаменитых и известных людей прошлого можно его поставить - в галерею подлинных творцов, в галерею шутников, утешителей и усладителей или в галерею извергов?

 

К слову сказать, изверги тоже будут изучаться и, вообще, в коммунистическом обществе музейное дело будет поставлено значительно лучше, чем в наше время. Во всяком случае, в музеях человеческих экспонатов будет содержаться не меньше, нежели вещественных, орудий труда и т.д.

 

Итак. В первую галерею знаменитостей Ферма, конечно, не поставят. Там будут находиться те, кто творил и созидал, а иногда и разрушал ради главной цели - освобождения человечества от угнетения.

 

Короче говоря, в первую галерею Ферма благодарные потомки не поставят; не поставят его и в третью галерею - к извергам - это было бы тоже незаслуженно.

 

Место Ферма только во второй галерее среди шутников, усладителей и утешителей - кто «боролся» с различными видами угнетений развлекательно-отвлекательными методами и средствами; кто без всякого риска применительно к подлостям и мерзостям классового общества, так сказать, попутно, по мере складывающихся возможностей и своих сил, а также по разрешению начальства пытался внести и вносил свою собственную лепту в дело освобождения человечества от классовых и всех других видов угнетения. Это наиболее многочисленная, разнообразная и пестрая галерея. Она будет заполнена «освободителями» всех рангов и сортов. Рядом с Ферма будет поставлен Гете - великий поэт, глубочайший мыслитель и вместе с тем краса и гордость немецких князей и князьков, угнетавших зверскими методами простой немецкий народ.

 

Рядом с Ферма и Гете будут стоять великие сладкоголосые певцы и певички, красивые балерины - доставлявшие царям, господам и дамам истинное наслаждение своим пением и грациозными танцами. Там же будут поставлены умнейшие писатели и талантливейшие художники, чьи литературные и художественные произведения заставляли забывать ужасы классового общества. Там же будут стоять святые, попы, архиереи, псаломщики и полоумные пророки - кто пением гимнов, шепотом молитв, гнусавыми проповедями и учеными докладами просветляли души покорных прихожан и богомольцев, обещали им царствие небесное и отвлекали их умы на небо от прозаичных дел царствия земного. Именно здесь же, в шеренге святых, попов и проповедников будут стоять все российские ракетопускатели как ученого, так и неученого звания, возглавляемые родоначальником и основоположником ракетного дела на Руси светлейшим князем Григорием Потемкиным. Рядом с Ферма будут поставлены борцы, пловцы, знаменитые футболисты, прыгуны, шахматисты и хоккеисты, поражавшие публику гражданского общества изумительными рекордами и достижениями. Ферма будет стоять рядом с известными сценаристами, режиссерами, драматургами авторами детективных романов, доставлявшими своими произведениями людям забаву и утехи.

 

Одним словом, Ферма будет с теми, кто из страха, по невежеству или из чувства сострадания к ближним предавался сам и толкал других к различного рода несерьезным и не достойным человека занятиям.

 

Не поймите меня, Владимир Александрович, превратно. В классовом обществе несерьезные и недостойные занятия - это неизбежность. По-видимому, и в истинно человеческом обществе забав и несерьезных занятий тоже не избежать, но там их никто не станет относить к геройству. Согласитесь, Владимир Александрович, что человек, который занят только забавами и играми - это еще не человек; скорее это еще ребенок. Он может нравиться, вызывать удивление и т.д., но уважать его нельзя. К нему можно относиться в лучшем случае как к талантливому и подающему надежды ребенку - не более!

 

Мне нравится Аркадий Райкин, и я считаю его стоящим выше очень многих творческих работников современности, но уважать Райкина как полноценного и взрослого человека конечно, еще нельзя. Он не достиг зрелого мужского возраста, ибо нельзя же всю жизнь только шутить и только играть. Я уверен, что Пьер Ферма и Аркадий Райкин будут находиться в одном ряду и в одной шеренге будущего музея известных и знаменитых людей.

 

Дата неизвестна.

 

На главную страницу